Смертельные враги
Шрифт:
– Пять тысяч ливров!..
– Да! – кивнула Фауста, улыбаясь.
– Для меня?
– Для вас. Берите же!
Сказав это, она подтолкнула мешочек поближе к маленькому человечку, и тот, внезапно обрети подвижность, стремительно схватил его и прижал обеими руками к груди. Он словно боялся, что кто-нибудь отберет у него деньги, и машинально повторял, не в силах поверить своему счастью:
– Пять тысяч ливров!
– Да, ровно столько, – подтвердила Фауста; она, казалось, забавлялась первобытной радостью карлика. – Можете проверить.
Эль Чико живо поднес руку к шнурку, которым был завязан мешочек; карлику явно не терпелось немедленно убедиться, что над ним не насмехаются. Однако шнурок так и остался неразвязанным. Восторженные глаза Эль Чико остановились на Фаусте. Она показалась ему такой ласковой, такой доброй и милой, что он успокоился. Он решительно покачал головой в знак того, что всецело доверяет такой красивой и щедрой даме, и внезапно громко рассмеялся. Однако в его смехе было что-то пугающее. Смех этот очень походил на судорожные рыдания; по загорелым щекам Чико медленно текли слезы, а его взор был устремлен куда-то вдаль, словно человечек наблюдал за каким-то чудным видением; он тихонько повторял, заикаясь, жалобным голосом:
– Богатый! Я богатый!.. Не хуже короля!..
Если Фауста и была поражена таким странным проявлением радости, то она никак этого не показала. Она оставалась по-прежнему серьезной, чуточку растроганной – растроганность была, возможно, напускной, но казалось такой естественной, была так замечательно разыграна, что даже люди куда менее простодушные, чем карлик, ничего бы не заподозрили. С самым доброжелательным видом чарующим голосом она произнесла:
– Вот вы и впрямь богаты. Теперь вы сможете... жениться на той, кого любите.
При этих словах Эль Чико сильно вздрогнул. Он покраснел, затем побледнел и устремил на Фаусту растерянный взгляд, в котором читался смутный ужас. А Фауста, которая сказала это, как говорится, ради красного словца, наобум, не имея в виду ничего определенного, не позаботившись заранее, как она имела обыкновение делать, раздобыть точные сведения об этом человеке, которого она посчитала слишком незначительным, – так вот, Фауста на всякий случай отметила для себя странную взволнованность юноши.
Однако Эль Чико принялся энергично мотать головой, отрицая подобную вероятность, и тогда принцесса серьезно сказала:
– Почему же нет? Сердцем и годами вы мужчина. Отныне вы богаты. Почему бы вам теперь не подумать о том, чтобы вступить в брак, обзавестись своим домом? Вы маленького роста, это верно, но вы не безобразны. При вашем маленьком росте вы замечательно сложены, можно даже сказать, что вы красивы. Не отрицайте. Я вижу – вы любите, так почему же вы не будете любимы?.. Поверьте мне, вы можете быть счастливы, как и все.
Слушая эту красивую даму, говорившую с ним так ласково, убежденно, без всякой насмешки, Эль Чико широко открыл восхищенные глаза. Он «пил мед», пользуясь образным народным выражением, он верил всему, он уже почти не сомневался в себе.
И все-таки счастье, которое ему показали сквозь щелочку, представлялось ему недостижимым – он горько усмехнулся, и Фауста поняла, что настаивать не стоит.
– Ступайте, – сказала она ласково, – и помните: если вам понадобится помощь – то ли в ваших отношениях с той, кого вы любите, то ли в ваших отношениях с ее семьей, – я всегда буду готова выступить в вашу защиту. Я могущественна, очень могущественна, мне вполне по силам уладить ваши дела, и хорошо бы вам помнить об этом. А теперь идите.
Эль Чико, донельзя взволнованный, не нашел даже слов для выражения благодарности. Качаясь, словно пьяный, он направился к двери, позабыв поклониться знатной красавице; он уже собирался переступить порог, когда вдруг обернулся, бросился обратно к Фаvere, схватил ее руку, томно свисавшую с подлокотника кресла, и запечатлел на ней горячий поцелуй. Затем он стремительно выскочил из комнаты – богатый и счастливый.
Фауста не пошевелилась, не произнесла ни слова.
Любые проявления поклонения она принимала так, как подсказывала ей безошибочная интуиция. Она намеренно оскорбила пресмыкавшегося у ее ног Центуриона (чье раболепное поведение, заметим в скобках, вполне отвечало духу той эпохи). Благодарность же карлика она приняла с благожелательной мягкостью. С первой минуты разговора с Эль Чико Фауста разыгрывала роль доброй и великодушной богатой дамы – а актриса она, как мы знаем, была превосходная.
Когда Эль Чико вышел, она подумала: «Теперь этот коротышка позволит ради меня изрубить себя на куски. Но что это за женщина, в которую он влюблен, и почему, показалось мне, я различила что-то вроде ненависти в его словах о Пардальяне? Надо узнать все подробнее; этот карлик будет, возможно, мне полезен.»
Придя к такому решению, она на время приказала себе забыть о маленьком человечке, встала, приподняла портьеру и, прежде чем исчезнуть за ней, обратилась к Центуриону, стоявшему молча и неподвижно:
– Действуйте, как было условлено, и сразу же приходите ко мне в молельню.
Не дожидаясь ответа, уверенная, что ее повеление будет исполнено, она неслышно удалилась.
Принцесса пошла по коридору и остановилась перед той дверью, за которой находилась Жиральда. Прильнув к смотровому отверстию, она заглянула в комнату.
Жиральда лежала на широкой кушетке и мирно спала под действием одурманивающего снадобья.
«Скоро она проснется», – подумала Фауста; она отошла от двери и продолжила свой путь.
Войдя в комнату, которую она ранее указала Центуриону, Фауста села и принялась ждать. Дверь она оставила широко открытой. Молельня была небольшой, очень просто обставленной. Спустя несколько минут на пороге появился Центурион; не заходя внутрь, он сказал:
– Все исполнено, сударыня. Осторожность требует, чтобы мы как можно скорее скрылись отсюда. Можно предположить, что они придут, чтобы осмотреть весь дом.
Фауста махнула рукой, давая понять, что время еще есть, и снова погрузилась в размышления, не обращая более внимания на Центуриона, который ждал ее, не двигаясь с места.