Смертельные враги
Шрифт:
А со стороны шевалье это никоим образом не было бахвальством, как можно было бы подумать. Вследствие целого ряда заключений, противоположных тем, к каким приходила Фауста, видя, что он всегда, словно чудом, разрушает все, даже самые изощренные ее планы убить его, он в конце концов и сам вполне искренне поверил, что в этой долгой и трагической дуэли именно ему, Пардальяну, суждено одержать верх над своей зловещей и настойчивой соперницей.
С тех пор, каким бы безвыходным ни казалось положение, в какое загоняла его Фауста, он свято верил, что в нужный момент выйдет из него – ведь в конечном счете именно ему суждено одержать верх.
Услышав заверения Пардальяна, что он останется в живых и вырвется из своей нынешней могилы, Фауста содрогнулась и принялась с тревогой спрашивать себя – все ли необходимые меры она приняла, не ускользнула ли от нее, несмотря на всю тщательность приготовлений, какая-нибудь возможность бегства для Пардальяна. И потому она неуверенно спросила его:
– Так ты думаешь, Пардальян, будто ты спасешься, как и в предыдущих случаях?
– Разрази меня гром! – заверил шевалье.
– Почему же? – произнесла Фауста, задыхаясь. Язвительным тоном, от которого у нее заледенело сердце, он ответил:
– Потому что, как я вам уже сказал, нам предстоит свести счеты... Потому что я наконец понял: вы – не человеческое существо, но извращенное, вредоносное чудовище; щадить вас, как я это делал до сих пор, было бы не просто безумием – это было бы преступлением... Ваши злость и коварство переполнили чашу моего терпения, и я наконец решил сокрушить вас... Я вижу – самой судьбой предначертано, что Пардальян усмирит Фаусту и победит ее... Так что вы видите – вам не удастся меня убить, как вы того желаете, и мне суждено выйти отсюда живым. Теперь, когда я осознал, что вы не женщина, а чудовище, порождение ада, я предупреждаю вас: берегитесь, сударыня, берегитесь, ибо я говорю вам правду – в тот день, когда эта рука опустится на плечо Фаусты, настанет ее последний час, она искупит все свои преступления, и мир будет избавлен от бедствия по имени Фауста!
Пока Пардальян ограничивался объяснением, почему он был так уверен, что избегнет всех ее ударов, Фауста слушала, трепеща, и суеверно, точно заклинание, повторяла:
– Да, да, он спасется, как он и говорит, это предначертано, это неотвратимо... Фаусте не удастся нанести удар Пардальяну, ибо ему самому суждено убить Фаусту!..
Однако когда Пардальян, не без причины разъяренный, со все большим и большим ожесточением стал говорить, что близок тот час, когда он отплатит ей и заставит ее искупить все грехи, неукротимая натура этой женщины одержала верх.
Угрозы такого человека, грозившего крайне редко и никогда – попусту, эти угрозы, которые совершенно обоснованно поселили бы ужас в самом мужественном и твердом сердце, Фаусту, напротив, вовсе не обескуражили и не напугали, а лишь вернули уверенность ее воинственной натуре.
Она тотчас же вновь обрела трезвость ума и хладнокровие и потому очень спокойно ответила:
– Не волнуйтесь, шевалье, я поберегусь и сделаю так, что вы никогда больше не сможете принести мне вред.
– Однако, – пробурчал Пардальян, – я вновь призываю вас остерегаться... И извините, сударыня, но я буду с вами несколько бесцеремонен... Не знаю, быть может это действует яд, которого вы для меня не пожалели, но суть дела в том, что я безумно хочу спать. Прервем же эту интересную беседу; с вашего позволения, я лягу на эти плиты, хотя они вовсе не напоминают пуховики; и все же придется мне довольствоваться ими, раз уж Ваше Святейшество не изволило даровать приговоренному к смерти даже жалкой охапки соломы – так-то было бы, не в упрек вам будь сказано, все же менее бесчеловечно... Засим – спокойной ночи!..
И Пардальян, чувствуя как под действием тлетворных миазмов, порожденных отравленной пастилкой, силы покидают его и все кружится в раскалывающейся от боли голове, укутался в свой плащ и постарался устроиться поудобнее на холодных плитах.
– Прощай, Пардальян, – тихонько сказала Фауста.
– Нет, не прощай, клянусь всеми чертями! – еще смог насмешливо воскликнуть шевалье, уже наполовину спавший. – Нет, не прощай, а до свидания... Проклятье! Мы еще свидимся... нам еще нужно кое-что уладить...
Последние слова замерли у него на губах; теперь он лежал неподвижно, застывший словно труп, заснувший... может быть, умерший.
Глава 21
УКРОЩЕННЫЙ ЦЕНТУРИОН
Фауста подождала еще некоторое время, внимательно прислушиваясь, и не услышала ничего... кроме биения собственного сердца, стучавшего вдвое быстрее обычного. Она позвала Пардальяна, она еще что-то ему говорила. Но как она ни напрягала слух, никакой ответ не долетел до нее.
Тогда она выпрямилась и медленно вышла; по-видимому, всецело положившись на принятые ею меры, она даже не стала закрывать за собой дверь.
Она вернулась в тот кабинет, где мы видели ее беседующей с Центурионом, и долго размышляла там, недвижно замерев в своем кресле. В ее голове с неотступностью навязчивой идеи вновь и вновь упрямо возникал не самый важный вопрос:
«Обманул меня Магни или нет? Сонное зелье это или яд?»
Этот вопрос неизбежно приводил к главному, к единственному, который имел для нее значение: «Умер он или просто заснул?»
Тяжело дыша, испытывая истинную муку, будто от физической пытки, при мысли о том чудовищном злодеянии, что она свершила, Фауста все-таки делала из этого логические выводы, и ни настоящая боль, ни тревога перед лицом неопределенности не могли затуманить ясность ее ума.
«Умер... тогда я победила!.. Тогда, освобожденная от этой любви, ниспосланной мне Богом в качестве испытания, моя душа, одержав победу, станет неуязвимой. Я смогу вновь обратиться к своей миссии, уверенная в себе, уверенная отныне в своем торжестве, ибо единственное препятствие, преграждавшее мне дорогу, по моей воле устранено.
Только уснул – тогда все, возможно, придется начать сначала!.. Кто может знать что-либо наверняка, когда речь идет о Пардальяне?.. Если бы я могла проникнуть к нему... один удар кинжала, пока он спит – и все было бы кончено... Что за роковая мысль – приказать выбросить ключ от подземелья!.. Принятые мною меры предосторожности обращаются против меня же самой... Я была так уверена в успехе... но убежденность этого неукротимого человека заронила сомнение и нерешительность в мою душу. Теперь, возможно, мне придется ждать долгие дни, и пока он будет медленно умирать в своей могиле, я тоже буду медленно гибнуть от неопределенности, тревоги и страха, да, от страха, и так до того момента, когда я окончательно уверюсь, что он расстался с жизнью... а это будет нескоро, очень нескоро.»