Смертельные враги
Шрифт:
Она сидела так еще довольно долго, размышляя и строя планы.
Наконец, приняв, по-видимому, твердое решение, она ударила в гонг.
На его звуки появился человек, угодливо склонившийся перед нею.
Этот человек был домочадец, подручный и якобы кузен Красной бороды, то бишь дон Центурион.
– Многоуважаемый Центурион, – сказала Фауста тоном монархини, – да, действительно, меня не обманули на ваш счет. В умелых и надежных руках вы сможете быть ценным помощником. Вы с честью справлялись со всеми поручениями, которые я давала, чтобы испытать вас. Следует
– Ах, сударыня, – вскричал Центурион вне себя от радости, – поверьте, мое рвение и моя преданность...
– Не надо лишних заверений, – высокомерно прервала его Фауста. – Принцесса Фауста платит по-королевски как раз для того, чтобы ей служили со всем рвением и преданностью... Что касается верности, то мы сейчас об этом поговорим. Главное же – чтобы вы твердо усвоили: вы никогда не найдете другого такого хозяина, как я.
– Это верно, сударыня, – смиренно признался Центурион, – вот почему я счел величайшим счастьем и огромной честью для себя поступить на службу к такой могущественной принцессе.
Фауста строго кивнула головой и спокойно продолжала:
– Вы, многоуважаемый Центурион, бедны, безвестны и презираемы всеми – особенно теми, кто нанимает вас на работу. Вы образованны, умны, бессовестны, и однако, невзирая на ваше бесспорное умственное превосходство, вы останетесь тем, кем вы есть: человеком для грязной работы, странной и чудовищной смесью наемного убийцы, шпиона, священника, головореза – короче, всего того низкого и скверного, что пожелают от вас. Вас нанимают то в одном вашем обличье, то в другом, но каковы бы ни были оказываемые вами услуги, у вас нет надежды возвыситься над низким сословием. Вас выгодно оставлять в тени.
– Увы, сударыня, вы сказали мне, без прикрас и не щадя моего самолюбия, сущую правду, – ответил Центурион, и на его бесстрастном лице невозможно было различить, насколько задела его эта безжалостная истина.
Фауста секунду вглядывалась в него со жгучим любопытством, а затем продолжала с улыбкой:
– Вот что вы есть сейчас и вот чем вы останетесь, ибо ваши нынешние обязанности, низменные и бесчестные, в соединении с вашим небезупречным прошлым, всегда будут мешать вам вырваться из той клоаки, где вы находитесь. И, наконец, дело еще и в том, что, хотя вы и взяли себе приставку «дон», ваше дворянство более чем сомнительно, а ведь, за исключением служителей церкви, те, кто стремится к высоким должностям, должны быть благородного происхождения. Ведь так?
– К несчастью, да, сударыня.
– И все же, невзирая на все эти препятствия, вы строите обширные и честолюбивые планы.
Фауста на мгновение умолкла, устремив на встревоженного Центуриона свой ясный взгляд. Затем она обронила:
– Я могу осуществить эти ваши честолюбивые планы... и сделать многое из того, о чем вы могли разве что мечтать. И это могу только я, ибо только я, обладая достаточным могуществом, имею сверх того независимый ум, чтобы не позволить предрассудкам остановить меня.
– Сударыня, – пролепетал
– Совершу, – решительно сказала Фауста. – Ты получишь выправленную по всей форме дворянскую грамоту, чья подлинность будет неоспорима; я поставлю тебя выше всех тех, кто обливает тебя сегодня презрением. А что касается твоего состояния, то суммы, полученные тобой от меня – сущие пустяки по сравнению с тем, что я дам тебе в будущем. Но, как ты сам сказал, ты станешь моим рабом.
– Говорите... приказывайте... – Центурион задыхался. – Ни один верный пес не будет вам так предан, как я.
Фауста полулежала-полусидела в монументальном кресле. Ее ноги, обутые в белые атласные туфельки без задников, опирались на подушечку из шитого золотом шелка, лежавшую на широкой гобеленовой скамеечке высотой со ступеньку. Центурион простерся ниц и, словно желая всячески выразить, что он намеревается быть в буквальном смысле слова ее послушным псом, прополз расстояние, отделявшее его от Фаусты, и набожно прильнул губами к заостренному носу ее туфли.
В этом неожиданном жесте крылось, конечно, намерение воздать Фаусте дань уважения – дань, подобную той, что воздавалась ей в дни, когда она могла считать себя папессой.
Но Центурион не рассчитал: в его преувеличенном подобострастии было ничто гнусное и омерзительное.
Однако Фаусте зачем-то потребовался этот негодяй, ибо, хотя у нее и вырвался легкий возглас отвращения, она не отняла ступню. Напротив, она наклонилась к Христофору, положила свою изящную белую руку ему на голову и какое-то время удерживала целующего ее туфлю наемного убийцу в этой позе; затем, внезапно и резко отдернув ногу, она поставила ее на затылок Центуриону и сильно, без всякой осторожности надавила на него... Оставляя молодого человека в этом чрезвычайно унизительном положении, Фауста произнесла своим грудным, нежным, словно бы ласкающим голосом:
– Я принимаю знаки твоего поклонения. Будь верным и преданным, как верный пес, и я буду тебе хорошей хозяйкой.
Сказав это, она вновь поставила ногу на скамеечку.
Центурион, по-прежнему стоя на коленях, поднял склоненную голову.
– Вставайте! – сказала она изменившимся голосом.
И добавила властным тоном:
– Если справедливо, что вы унижаетесь передо мной, вашей хозяйкой, то будет точно так же справедливо, чтобы вы научились выпрямляться и смотреть в лицо самым великим, ибо вскоре вы станете равным им!
Центурион поднялся, обезумев от радости и гордости. Этот мерзавец ликовал! Теперь, когда он нашел могущественного хозяина, о котором столько мечтал, он наконец-то сможет проявить себя. Наконец-то он станет тем, с кем считаются! Теперь придет его черед владычествовать! О, конечно, он будет верен ей, – ведь она вытаскивает его из безвестности, чтобы сделать грозным и могущественным человеком.
Фауста, словно догадываясь о том, что происходит в его душе, продолжала спокойным голосом, в котором, однако, сквозила глухая угроза: