Смертельный ужас (Возмездие)
Шрифт:
— Ты позор своего народа.
Девушка опустила на оголенную плоть пряди черных волос и устремила на узника полный ложной заботы взгляд, когда-то способный по-настоящему ворожить.
— Не будь врединой. Я просто хочу скрасить твое одиночество.
— Оставь меня в покое. Убирайся, — сквозь зубы прошептал юноша и зажал уши ладонями.
— Бедный, бедный Амин, — проворковала красавица.
На двери щелкнул замок. Из соседнего отделения, огороженного толстой переборкой, в форпик вошел сержант Мартинес. В руках мурсиец нес ковригу хлеба и масляный светильник. Остановившись напротив заключенного, он передал хлеб Амину. Улыбка на лице сержанта успокоила парня. Значит, в этот раз бить не будут.
— Все никак не наговоришься? — мягким голосом спросил надзиратель. — Три года прошло, а ты все споришь с кем-то.
— В споре рождается истина.
— Когда говоришь сам с собой, рождается безумие. Я бы на твоем месте начал молиться.
— Я не знаю никаких молитв. Я все забыл. Мне кажется, я и в Бога перестал верить.
— Плохи твои дела, Амин.
Раздались шаги. В дверном проеме встал человек. Темноволосый мужчина в плохо скроенном дублете с обвалочным ножом у пояса внимательно наблюдал за ними. На лице незнакомца застыло странное выражение. Казалось, что его вот-вот стошнит. Мартинес развернулся, положив руку на эфес шпаги.
— Вам здесь не место. Уходите.
— Я увидел, что дверь открыта и подумал…
— Пошел вон! У меня приказ убить любого, кто приблизится к узникам.
Мужчина исчез, не проронив ни слова. Амин с тоской посмотрел на защитника. Мартинес единственный в Сан-Бенито обращался с ними по-людски. Сейчас он принес им хлеб, а недавно кружку вина с пряностями. Заботился, не смотря на все те зверства, которые они совершили.
— Сержант, — шепотом спросил юноша. — За что меня казнят? Почему меня, а не его?
— А почему бы и нет. Судьям виднее.
— Меня казнят, потому что я араб. Вы, испанцы, всегда нас ненавидели. Не так ли?
— Может и так.
— Но ведь я никого не убивал.
— Бездействие тоже своего рода убийство. Ты мог предотвратить гибель многих людей, но не сделал этого. Мой тебе совет, постарайся вспомнить хотя бы одну молитву. Перед тем как тебя колесуют, она тебе пригодится.
Сержант вышел. Дверь закрылась, и Амин снова очутился во мраке. Подобрав тарелку с холодной кашей, он растормошил дремавшего спутника.
— Хочешь поесть? — спросил юноша.
Верзила сонно кивнул, и медленно открыл рот. Амин зачерпнул деревянной ложкой вязкую массу и вложил ее в черный провал за желтыми зубами. Бомбаст с мерзким чавканьем стал жевать.
— Печальное зрелище и в то же время трогательное, — произнесла аравитянка, прогуливаясь неподалеку.
— Я велел тебе убираться, Атия.
— Как некрасиво прогонять родную сестру, — с притворной обидой произнесла девушка, послав Бомбасту воздушный поцелуй.
Заключенный широко улыбнулся. Каша вывалилась изо рта и вперемешку со слюной расползлась по бороде. Амин кашлянул, соскреб слизистый сгусток ложкой и засунул все обратно.
— Это отвратительно, — сморщила носик Атия, наблюдая за действиями брата. — Посмотри на него. Когда-то это был бесстрашный воин, искусно владевший мечом. Опьяненный собственным превосходством, он стал грабить насиловать и пытать. Люди считали его животным, и он стал им.
— Он и есть животное, одержимое низменными инстинктами. Вы оба такие. Теперь уходи, — терпеливо произнес Амин, продолжая заталкивать в рот Бомбасту кашу.
— Ты же знаешь, я могу, но только на время…
— Клянусь, если бы ты не была мертва, я бы убил тебя! По твоей вине я три года провел в тюрьме, а теперь вынужден остаток дней коротать с этим существом, которое и человеком-то назвать трудно.
— Ты это заслужил, — улыбнулась аравитянка и мелодично рассмеявшись, исчезла во мраке.
Николас и Франко стояли на корме. Это было самое высокое место на судне, не считая топов мачт, куда им запретили подниматься. Очертания береговой линии растворились в молочной дымке два дня назад, и теперь вокруг не было ничего кроме воды и неба. Каракка плыла быстро, оставляя за собой длинный пенистый след. В лица мальчишкам дул свежий ветер.
Франко никогда раньше не плавал на судах. Все три дня он постоянно носился по палубам, не скрывая восторга. Особенно ему понравился закат, когда морская гладь окрашивается в золотисто-алый цвет и все вокруг пылает заревом угасающего дня.
— Ой! Ты только посмотри. Там в воде какие-то рыбешки! — закричал Франко, указывая на стаю больших рыб с плавниками, державшихся пенной полосы за кормой. В этот момент одна из них высоко подпрыгнула, подставив солнцу блестящий бок, и зарылась носом в волны. — Ух! Как же тут красиво. Проклятье, почему я не моряк!
Николас родился рядом с морем и подобного восторга не испытывал. Вместе с отцом и рыбаками он часто уплывал далеко от берега и видел много чудес.
— Хочу тебя предупредить, амиго. Море не всегда такое красивое и спокойное. Рано или поздно ты в этом убедишься. Подожди немного, прежде чем делать выводы.
— Вечно ты умничаешь. Все же здорово. Зачем думать о плохом? Зачем вообще думать, когда так хорошо?! — воскликнул паренек, поднимая руки навстречу солнцу. — Не могу поверить, все это сделал один ход.
Он улыбнулся, достав из-за пояса резную фигурку ферзя.
— Святая Изабелла изменит нашу жизнь, клянусь тебе.
— Она уже это сделала.
На корму, сложив руки за спину, неспешным шагом поднялся мужчина в коричневом дублете. Заметив парней, он устремил на них недобрый взгляд, потом оглянулся и с аналогичной неприязнью воззрился на еще одного вояжера. Угрюмый незнакомец с обвалочным ножом у пояса прогуливалась по нижней палубе, наблюдая за работой моряков. Подойдя к фальшборту, где стояли друзья, мужчина остановился напротив.
— Почему на борту посторонние? — произнес он, глядя на море, словно обращался к нему.
Николасу этот человек, судя по говору — итальянец, сразу не понравился. Он сопровождал каких-то убийц и часто бил их, по крайней мере, так говорили другие конвоиры. Грубое лицо было покрыто рубцами, бородка нестрижена, волосы немыты. Складывалось впечатление, что его заботило только то, что происходит вокруг, но ни в коей мере он сам.
— Здравствуйте, — робко улыбнулся Франко, совсем забыв, что в обществе таких людей лучше хранить молчание.