Смертный бессмертный
Шрифт:
В эту-то минуту появился Луи, чей страх за Фанни превозмог негодование, – Луи, вернувшийся, чтобы ее охранять; и та с криком радости бросилась к нему, моля спасти своих друзей.
– Arretez-vous! [101] – приказал он громовым голосом, перекрыв рев толпы.
Ему повиновались; и что же он увидел? Соперник, гонитель, враг – у него в руках! Ярость воспламенила его черты, а в следующий миг сменилась выражением торжества и неумолимой ненависти. Фанни заметила, как вспыхнули его глаза – и побелела. Она заговорила, дрожа всем телом, но пытаясь сохранять спокойствие:
101
Остановитесь! (фр.)
–
Несколько секунд, казалось, Луи искал ответ: так в приступе ярости человек ищет рукой на поясе рукоять кинжала.
– Друзья мои, – сказал он наконец, – дайте женщинам уйти, как мы им обещали. А этому юному аристократу можете воздать по заслугам.
– A la lanterne! – раздался дружный рев сотни голосов.
– Только сперва дайте уехать его матери!
Неужто эти слова звучат из уст Луи? И этого человека она любила? Молить его о пощаде – то же, что дразнить тигра в его логове… Вдруг новая мысль промелькнула в уме Фанни; она едва понимала, что говорит и что делает; но мятежники уже выхватили ножи; она же, дрожа от ужаса, почти видела, как кровь товарища ее детских игр льется на мостовую. Не раздумывая, Фанни бросилась вперед и перехватила занесенную руку с ножом:
– Он не аристократ! – вскричала она. – Он мой муж! Убьете ли вы того, кто, забыв о своем происхождении, о чести, о долге, женился на крестьянке – на одной из вас?
И этот крик почти не возымел действия на толпу – однако странно отозвался в душе ее жестокого возлюбленного. Схватив ее железными пальцами за плечо, Луи воскликнул:
– Правда это или ложь? Ты замужем за этим человеком – ты его жена?
– Жена! – Едва это слово сорвалось с уст, Фанни умолкла в ужасе, вполне осознав его значение для Луи – и то действие, какое оно может произвести.
На лице Шомона отражалась неописуемая смена чувств: ярость, порожденная ревностью, на миг накалилась почти до безумия – и вдруг рассеялась без следа. Каменное сердце в груди разом смягчилось. Какое-то новое, жаркое, всепоглощающее чувство хлынуло в душу; он взглянул на ту, которую любил, которую потерял навеки; она, дрожа, стояла перед ним – и к глазам его подступили слезы.
– Не бойся, – сказал он наконец, – не бойся ни за него, ни за себя. Бедное дитя! – ты так молода – нет, тебе не стать юной вдовой! Он останется жить!
Однако усмирить пробужденную страсть толпы к кровопролитию даже для него было нелегкой задачей. Много часов потратил Луи на то, чтобы возбудить крестьян против сеньоров – и теперь вмиг задушить жажду насилия, которую он сам же и выпестовал, казалось невозможным. И все же его энергия и сильная воля преодолели сопротивление. Шомон победил. Он взял под уздцы мула и повел их прочь из деревни. Все молчали: Фанни не знала, что сказать, остальным замкнуло уста изумление. Луи дошел с ними до поворота дороги, скрывшего их от взглядов крестьян. О чем он думал, никто не догадывался; выглядел он спокойным. На повороте передал поводья шевалье, сказал негромко: «Прощайте» – и притронулся к шляпе в ответ на их восклицания. Семья двинулась дальше, а Фанни обернулась, чтобы взглянуть на любимого в последний раз: словно в раздумье, он стоял на том же месте – и вдруг вместо того, чтобы вернуться в деревню, начал взбираться вверх по крутому склону горы, по знакомой тропе, уводящей его прочь от сцены недавних подвигов. Он спешил, словно бежал от погони; несколько мгновений – и скрылся из виду.
Еще немного беглецы прошли в потрясенном молчании и лишь затем дали волю радости: мадам де Марвиль то и дело прижимала к груди сына, тот пылко и нежно благодарил Фанни за спасение своей жизни – а та молчала и лишь горько плакала.
Уже поздно ночью они достигли известного шале и нашли там месье де Марвиля. Домик был самый жалкий: полуразвалина, наполовину занесенная снегом, внутри голо и пусто; еда самая грубая, запас ее скуден, и все вокруг дышит опасностью. Фанни принялась с обычной своей энергией заботиться об опекунах; о сцене в деревне она не заговаривала, но, хоть и старалась выглядеть прежней, всякий раз, как к ней обращался Анри, бледнела, и голос у нее дрожал. Проникнуть в мысли далекого
Три недели провела семья в этом жалком убежище – три недели, полные тревог, ибо повсюду в округе, громко суля смерть месье де Марвилю, бродили вооруженные мятежники. Беглецы не спали ночами, страшась приближения убийц, страдали от голода, холода и непогоды. Фанни, казалось, не ощущала никаких неудобств: голос ее звучал, как всегда, весело и ласково; утешать и подбадривать друзей, служить им опорой – в этом словно заключилась вся ее жизнь. Однажды ночью семью разбудил громкий стук в дверь лачуги: месье де Марвиль и Анри в мгновение ока вскочили на ноги и выхватили оружие. Но за дверью оказался верный слуга с донесением: с беспорядками покончено, повсюду в стране восстановлена власть законного правительства, и месье де Марвиля призывают вернуться в Берн.
Беглецы спустились из своего горного убежища к людям. Имя Луи дрожало на устах у Фанни, но она молчала. Казалось, повсюду о нем забыли. Лишь некоторое время спустя девушка разузнала, что с того утра, когда он помог им бежать, никто не видел Луи Шомона и ничего о нем не слышал. Напрасно деревенские жители прождали его до вечера; пришлось им отложить свои замыслы, ибо все в их планах зависело от него – а он так и не вернулся.
Месье и мадам де Марвиль вместе с сыном воротились в шато – но уже без Фанни. Она не смогла бы жить под одной крышей с Анри; ей претила даже мысль по-прежнему пользоваться благодеяниями его семейства. Что же делать? Вернувшись, Луи скоро узнал бы, что ее «брак» с Анри – ложь; только он не возвращался. А она – хоть и по-прежнему его любит, сможет ли связать свою судьбу с человеком, увы, слишком справедливо обвиняемым в самых чудовищных преступлениях? Поначалу эти сомнения не давали ей покоя; но шло время, и на имя Шомона опускался покров забвения: он не появлялся, от него не приходило вестей – для нее он словно умер. Тогда воспоминания о прошлом ожили в ее сердце; пробудилась любовь – вместе с отчаянием; только его таинственный побег теперь и занимал ее мысли. А время текло дальше и приносило с собой перемены. Умерла мадам де Марвиль – Анри женился на другой – и Фанни осталась, как казалось ей, одна на всем белом свете. Одна родственница, жившая в Субиако, пригласила ее переехать к себе поближе; так Фанни обрела новый дом. Тщетно пыталась она избавиться от воспоминаний о Луи; любовь к нему, словно призрак, преследовала ее душу.
В Европе началась война, и мужчин стали призывать в солдаты: за каждой победой или поражением следовал новый призыв, и мужское население в стране сильно поредело. Наконец, ко всеобщей радости, наступил мир. Многие вернулись домой, и среди них – один бездомный. Незнакомец, изможденный и слабый, как видно, страдающий от недавних ран, постучался к Фанни с просьбой о ночлеге; та без колебаний открыла дверь – солдат присел у очага и снял фуражку. Плечи его согнулись, щеки впали; но этот огонь в глазах, эти быстрые дерзкие взгляды, что даже сейчас придавали ему почти юношеский облик, она не забыла бы никогда. Фанни смотрела на него – сначала почти в тревоге, потом с радостью – и наконец промолвила своим нежным серебристым голосом:
– Et toi, Louis – tu aussi es de retour! [102]Луи претерпел немало лишений и скорбей; но самые жестокие битвы пришлось вести с собственным огненным духом. Ярость и ненависть, которые он много лет пестовал в себе, вдруг обернулись для него мучением – в тот самый миг, когда любовь, прежде тесно с ними связанная, освободилась из-под их власти. Любовь, источник самопожертвования, высоких намерений, всего самого благородного и великодушного в нашей природе, отделилась от грязной примеси, с которой он ее смешивал, и обрела над ним безраздельную власть: и произошло это, как ни странно, в тот самый миг, когда он уверился, что возлюбленная для него навеки потеряна!
102
И ты, Луи – и ты вернулся! (фр.)