Смертный бессмертный
Шрифт:
Он клялся многими клятвами; я заклинал его многими священными именами, пока не увидел, как этот всемогущий маг, этот повелитель стихий задрожал от моих слов, словно осенний лист. Дрожащим, надломленным голосом, как будто принужденный говорить некой неведомой силой, он наконец открыл мне заклятие, коему должен будет подчиниться, если меня обманет. Стоит, признался он, смешаться двум каплям нашей горячей крови – чары падут, и колдовство рассеется.
Но довольно речей о нечестивых делах. Я согласился. Рассвет застал меня на прибрежных камнях; я взглянул на собственную тень – и не узнал ее. Я почувствовал, что превратился в воплощение ужаса, и проклял свое легковерие и слепую доверчивость. Однако сундук был здесь – вот они, золото и драгоценности, за которые я продал дарованный мне природой облик! Вид сокровищ несколько усмирил мои чувства. Три дня, подумал я, – недолгий срок.
Карлик
Два солнца опустились за горизонт, и третье поднялось на востоке. Я был полон волнением и тревогой. О, сколь ужасно ты, ожидание, когда тебя питает не надежда, а страх! Как больно сжимаешь ты трепещущее сердце! Какими неведомыми стрелами прожигаешь наш слабый состав: то он, кажется, готов разбиться, словно хрупкое стекло, и кануть в пустоту, то наполняется свежей силой – не ведущей, однако, к действию, а лишь терзающей нас теми муками, какие испытывает скованный силач, способный погнуть, но не разорвать свои цепи.
Медленно, медленно всходил пылающий круг по восточной стороне неба, долго висел в зените и еще медленнее плыл к западу; вот он коснулся горизонта – и исчез! Позолоченные закатом вершины утесов поблекли и посерели. Ярко вспыхнула в небе вечерняя звезда. «Он скоро придет», – думал я.
Он не пришел! – клянусь Небесами, не пришел! Усталая ночь опустилась над морем; вот и она подошла к концу, и «день посеребрил ее темноволосую голову» [87] – и солнце, едва взойдя, осветило самого несчастного урода, когда-либо встречавшего рассвет. Окончился третий день. Золото, драгоценности – о, как я их ненавидел!
87
Джордж Байрон. Вернер, III. – Примеч. автора.
Не стану марать этих страниц описанием своего бешенства. Безумный рой ужасных мыслей наполнял мне душу. Наконец я заснул; я не спал с третьего заката; мне снилось: я у ног Джульетты, она улыбается мне и вдруг отшатывается с криком – она заметила мое превращение, – и снова улыбается, ибо перед ней преклоняет колени ее прекрасный возлюбленный. Но это не я – это он, мой демонический враг простирает к ней руки, говорит моим голосом, моими нежными взорами побеждает ее сердце. Я хочу предупредить ее – язык мне не повинуется; хочу отшвырнуть его прочь – но я прирос к земле.
В ужасе я проснулся. Вокруг те же пустынные отмели – так же плещут волны, та же тишина на берегу, так же сияет над головой голубое небо. Что значил этот сон? Не отразилась ли в нем истина? Что, если враг сейчас очаровывает и завоевывает мою суженую? Скорее назад, в Геную… но я изгнан!.. Тут я рассмеялся – хриплый хохот карлика сорвался с моих уст. Я изгнан? О нет! Безобразное тело, что сейчас на мне, не приговорено к изгнанию, в нем я могу войти в родной город, не опасаясь смертного приговора.
Я двинулся к Генуе. К искореженному своему телу я мало-помалу начал привыкать, но не бывало на свете ног, менее приспособленных для ходьбы, так что я продвигался с величайшим трудом. К тому же я старался избегать поселений, разбросанных там и сям по берегу, ибо не желал показывать людям свое уродство. Мальчишки из простонародья, завидев меня, могли забросать камнями, как какое-то чудовище; подобные грубые приветствия я уже получил от нескольких крестьян и рыбаков, попавшихся на пути.
До Генуи я добрался уже в сумерках. Стоял чудный благоуханный вечер, и мне подумалось: должно быть, Марчезе и его дочь покинули город и удалились на свою деревенскую виллу. Именно с виллы Торелла я пытался похитить Джульетту: немало часов провел, разглядывая окрестности, и знал в этих местах каждую пядь земли. Вилла была расположена в живописном месте на берегу реки и окружена деревьями. Подойдя ближе, я понял, что предположение мое справедливо: более того, на вилле явно шло праздничное пиршество. Дом был ярко освещен, ветерок доносил ко мне обрывки музыки, то веселой, то нежной. У меня упало сердце. Таковы были доброта и великодушие Тореллы, что я не сомневался: он не стал бы устраивать пиров, когда еще свежа память о моем позорном
Навстречу начали попадаться сельские жители. Стоило подумать об укрытии; однако меня снедало желание к кому-нибудь обратиться, или подслушать чужой разговор, или любым иным способом выяснить, что здесь происходит. Наконец, уже поблизости от особняка, я нашел темную аллею, где сумрак ночи скрывал мое уродство; побродив по этой аллее взад-вперед и прислушавшись к разговорам гуляющих, я скоро узнал все, что хотел знать. Сердце мое сперва замерло от ужаса, а в следующий миг вскипело негодованием. Завтра Джульетта станет женой Гвидо – покаявшегося, исправившегося, прощенного Гвидо! Завтра моя суженая принесет брачные обеты дьяволу из ада! И во всем виноват я! Моя проклятая гордость, мое демоническое неистовство и порочное самообожествление привели к такому исходу! Если бы я поступил так же, как негодяй, укравший мое тело – смиренно, но не теряя достоинства, предстал бы перед Тореллой со словами: «Я поступил дурно, прости меня; я недостоин этого ангела – твоей дочери; но позволь мне просить ее руки позже, когда перемены в моем поведении докажут, что я отрекся от порока и хочу снова стать достойным Джульетты. Я устремлюсь на неверных, и когда моя ревность по вере и искреннее раскаяние загладят в твоих глазах мои преступления, позволь мне снова назвать тебя отцом!» Так, должно быть, говорил он – и раскаявшегося грешника приняли, словно блудного сына в Писании, заклали для него тучного тельца; а он, идя тем же путем, явил такое неподдельное сожаление о своих былых безумствах, такое смирение перед постигшей его карой, такую пламенную решимость загладить свои проступки раскаянием и добродетельной жизнью, что без труда склонил к себе сердце доброго старика, получив разом и полное прощение и Джульетту.
О, если бы ангел, слетев из рая, нашептал мне такой совет!.. Но что же будет теперь с невинной Джульеттой? Неужели Господь допустит свершиться нечестивому браку? Или какая-нибудь случайность откроет истину – и навеки свяжет имя Карега с худшим из преступлений? Завтра на рассвете они станут мужем и женой: есть лишь один способ этому помешать – встретиться с моим врагом и потребовать исполнения договора. Я чувствовал, что дело не обойдется без борьбы не на жизнь, а на смерть. Меча у меня не было – да мои изуродованные руки и не удержали бы воинского оружия – только кинжал; на него-то я и возложил все надежды. Размышлять и строить планы некогда: быть может, я умру – но, не говоря уж о жгучей ревности и душевном отчаянии, честь и сама человечность требовали, чтобы я, хотя бы ценою жизни, разрушил ухищрения врага.
Гости разошлись, начали гаснуть огни. Стало ясно, что обитатели виллы готовятся ко сну. Я скрылся среди деревьев. Сад опустел, ворота закрылись – обойдя дом, я подошел к окну. Ах! – я словно это предчувствовал! Мягкий свет сочился из спальни, шторы были приоткрыты. Святилище невинности и красоты! Великолепие его, как всегда, смягчалось легким беспорядком, дающим знать, что здесь живут; каждый предмет, каждая черта убранства носили на себе печать вкуса той, что освещала сей храм своим присутствием. Я видел, как она вошла легкими быстрыми шагами, как приблизилась к окну, отдернула штору и выглянула в сад. Прохладный ветерок играл ее кудрями, отбросив их с мраморного лба. Она сложила руки и устремила взгляд к небесам. Я услышал ее голос. «Гвидо! – шептала она. – Мой Гвидо!» – и вдруг, словно побежденная собственными чувствами, упала на колени. Ее воздетый к небу взор… наряд, небрежный, но прелестный… благодарность, освещающая лицо каким-то неземным сиянием… Впрочем, слова здесь бессильны! Сердце мое, ты помнишь, хоть и не можешь описать небесную красоту сей дочери света и любви!
Вдруг я услышал шаги – быстрый решительный шаг, доносящийся с темной аллеи. Скоро предстал мне кавалер, молодой, богато одетый и, как мне показалось, приятный с виду. Я отступил на шаг дальше в тень. Юноша приблизился и остановился перед окном. Джульетта поднялась, снова взглянула в окно и, увидав его, заговорила. Немало лет прошло, и теперь мне не вспомнить тех нежных слов, с какими она к нему обращалась; предназначались они мне – но отвечал на них он.
– Я не уйду! – воскликнул он. – Здесь, где была ты, моя Джульетта, где небесною гостьей еще витает память о тебе – здесь я останусь и проведу долгие ночные часы, пока мы не встретимся с тем, чтобы ни днем, ни ночью более не разлучаться. Но ты, любовь моя, ложись в постель: от утреннего холода и порывистого ветра побледнеют твои щеки, помутнеют сияющие любовью глаза. Ах, милая моя! Если бы мне запечатлеть на них хоть один поцелуй, я бы, кажется, уснул спокойно.