Смертный бой. Триколор против свастики
Шрифт:
— Бабуш, что случилось-то? — остановила ее Маша.
— Дык Антип-от помер, я, чай, думала споможе-те закопать? — то ли просто сказала, то ли спросила старуха.
— Какой Антип? — не поняла Маша.
— Да дед наш помер. Паралезотый-то. Гли, одни старухи в дяревне. Могилку бы выкопать. Домовина-то есть, яму сын-от сделал у прошлом годе, калды в отпуск-от приезжал. Ноччу помер Антип. Мы уж и помыли яво, и приодели. Чай с боженькой в грязном-от не дело стоять. Мы б сами, дак силов-то нетути. Чо мы старухи, сами гикнемся вскорочи. Пособили бы, детушки! Я вам денюшку дам, Антип
Макс встал, охнув от боли в груди:
— Поможем, поможем, баб…
— Дуся, — подсказала Маша.
— Баба Дуся… Не надо денег. Лопаты есть?
— Акакак? Есть, есть… Подымте, туточки недалече, вона погост! Вона! — махнула она рукой в сторону ближайшего леска.
Макс осторожно похромал за бабушкой Евдокией.
Маша пошла за ним. Макс искоса посмотрел на нее:
— Ты бы осталась. Мало ли чего…
Она ничего не ответила. Просто сердито глянула на него.
Макс взял штыковую лопату во дворе бабушки Евдокии, после чего они пошли в сторону деревенского кладбища. Церкви рядом не было. Так — старая, серая покосившаяся часовенка. Дверь ее была снята с петель и валялась рядом. Макс; заглянул внутрь. Там, на коленях, стояла какая-то старуха со свечкой — пела чего-то и беспрестанно кланялась.
— Ироды каки-то в прошлом годе приезжали, покрасть хотели, да неча там. Лампадку тока и уперли, поганые, — пояснила бабушка Дуся. — Глашка отпеват Антипа-то. Вона здеся копай!
— А гроб-то где? — спросил Макс.
— Ак-ить в избе! Сейчас она дочитат, дак прыташшым! Девонька нам, поди, спомогнет, ли чо?
Макс в первый раз в жизни копал могилу. Он понятия не имел — как это делается? А спросить было стыдно. Поэтому, когда Маша и баба Дуся ушли, он подошел к соседним холмикам, из которых торчали замшелые, трухлявые кресты.
Разобрать, что было на алюминиевых табличках, было невозможно. Краска стерлась — дожди, морозы, время… И дети, которые забыли своих родителей.
Макс отмерил три шага в длину, два в ширину. И начал копать. Сначала дело пошло с трудом. Потом он догадался снять дерн для начала. Каждый удар лопатой отдавался болью в сломанном ребре. Черный слой перегноя сменился постепенно сухим, почти песчаным слоем земли. Время от времени он перекуривал и разглядывал могилы без оградок. Их было много. Только свежих не было — все были оплывшие. Но трава на всех была выщипана, небось бабки от нечего делать ухаживали. Или козы паслись.
Работа отвлекала от дурных мыслей. Макс даже стал получать удовольствие от махания лопатой. Когда закопался по пояс — решил, что хватит. Подтянулся на руках, морщась от боли. Потом сел на кучу земли, воткнул лопату в нее, закурил. Нос все еще дышал очень плохо. Дым пришлось пускать открытым ртом. Сквозь дырки на месте выбитых зубов.
Он уже почти до фильтра докурил, когда услышал какое-то пение.
Оглянулся. Увидел, как три старухи и Маша тащили на веревках гроб. Тот лежал на какой-то тележке.
«Гроб на колесиках», — мелькнула идиотская мысль в голове. Неделю назад Макс бы похихикал. Теперь же выплюнул сигарету и пошел навстречу.
Потом пристроился позади тележки и стал ее толкать.
Три старухи, впрягшиеся в веревки, пели какие-то молитвы. Колеса телеги нещадно скрипели, гроб колотился о доски… Маша почему-то плакала. Словно хоронила кого-то знакомого. Внезапно Макс вдруг понял, что это не какой-то неведомый ему дед Антип в гробу лежит. Там лежит Пашка.
И это он Пашку хоронит.
И не только Пашку. Еще и себя. И свою прошлую жизнь. Бестолковую и совершенно никому не нужную. И Ольгу хоронит. И Машу. И Рустэма. И даже Иришку. Всех.
Почему-то ему вдруг захотелось увидеть маму.
«Пока не поздно… Пока не поздно!» — мысль билась в мозгу, больно ударяя изнутри по черепной коробке.
Макс вдруг увидел сотни людей, похороненных когда-то на этом кладбище. Они рождались. Любили. Работали. Плакали. Веселились. Пели. Провожали. Умирали. Оставляли след после себя.
А что сделал он? Какой след он оставил в жизни?
Сбежал.
Когда он кидал лопатой землю, и земля со стуком падала на крышку гроба, и гроб покрывался ею как саваном, и саваном его накрыло решение.
— Я ухожу, Маш, — сказал он, когда они пошли за рыдающими старухами к домам деревни.
Она помолчала. Потом твердо ответила:
— Я с тобой.
Ночью, еще до четырех, мы выдвинулись на новые позиции, расставили посты по периметру и начали отрывать траншеи, окопчики для гранатометчиков и пулеметчиков (а нам батальон в усиление еще и АГСы выделил) и укрытия для бронетехники. Времени было мало, а объем работ — закачаешься. Вкалывали все.
Еще и шести утра не было, а спина у меня уже ныла так, что пришлось почти полчаса отлеживаться. Хорошо еще, почва здесь рыхлая, песчаная, да и сухо было последнее время. А то ведь вообще амбец был бы. Вот гадство! На мне воспитательная работа во взводе висит, а я тут молодым пример подаю — сачкую! Но делать было нечего: старость — не радость. Отлежался — и снова за лопату! Хотя мне и не довелось в бою побывать, но я крепко затвердил, что жизнь в бою от лопаты зависит подчас больше, чем от автомата. Так примерно я окружающим меня ребяткам и втолковывал:
— Чем глубже в землю зароемся и чем глубже коробочки закопаем, тем больше шансов, что в эту землю не мы ляжем, а фрицы. Так что копайте, братцы, копайте! Видите, дедушка ваш тоже копает, хотя и старенький, и лопатку едва держит, — и с этими словами я наглядно демонстрировал практическое применение формулы «копай глубже, кидай дальше».
— Наша задача — не просто фрицев пугануть, чтобы они из Эльблонга драпанули, а дать им такого дрозда, чтобы они тут легли. Нефиг было к нам лезть! — продолжал я, пользуясь произносимыми фразами как поводом для коротеньких передышек. — Я тут уже с их художествами познакомился. Едва сутки в Мамоново стояли, а успели и пограбить, и понасильничать, и пострелять кучу гражданского народа. За такое отвечать надо по полной! Вот мы с них и спросим, больше некому. Поэтому нам надо здесь так упереться, чтобы ни один гад из города не ушел. Целым, во всяком случае. По частям — можно.