Смертоносный груз «Гильдеборг»
Шрифт:
Мы направились к перекрестку. Солнце над головой обдавало жаром, мир был прекрасен. Слова Гута меня не трогали. С большого плаката за стеклом какой-то витрины на нас дружески скалил зубы бородатый, с расставленными ногами, симпатяга в униформе цвета хаки с автоматом, небрежно перекинутым через плечо. Броский, большими буквами отпечатанный текст призывал: "Макс Гофман тебя зовет! Приходи к нам! И здесь ты сражаешься за Европу!" Рядом на дверях висела табличка, сообщающая, что именно здесь находится порт-элизабетский вербовочный пункт Гофмана.
Минуту мы смотрели на дружеское лицо бородача и потом рассмеялись. Первая встреча с Европой. Конечно, мы знали эти плакаты. Они висели в разных вариантах и в различном цветном исполнении в Гамбурге, Бремене и в Амстердаме. Капитан Макс Гофман нанимал добровольцев в свою частную армию в Родезии.
Но смех наш мгновенно смолк. Где-то совсем близко послышались сирены полицейских машин. Мы поспешно свернули в узкую улочку. Старинные здания с вывесками экспедиционных фирм. Сирены завывали. Облава!
— Возможно, что они только устрашают черных, — сказал Гут. — Здесь это обычно бывает. Мы несколько раз стояли на якоре в Кейптауне. Человек из Европы этого не может понять, да и любой нормальный человек. Они ненормальные, нам надо куда-нибудь забраться и подождать до вечера, все обдумать.
Мы направились к перекрестку, стараясь побыстрее удалиться от центра порта. На одном из перевалочных пунктов мы увидели кучи угля. Здесь было наше место, здесь мы не возбудим подозрений. Не говоря ни слова, мы направились к ним.
Мы уселись на бетонный фундамент крана и смотрели, как загружается углем грузовое судно. Невдалеке бригада черных выгружала вагоны. Солнце немилосердно жгло спину.
Африка!
Как я сюда попал? С того мгновения, когда умолкли машины «Гильдеборг», когда мы впервые с надеждой поднялись со дна стального омута, прошла целая вечность. Целая жизнь. Трудно поверить, что это было правдой; темнота трюма исчезла, надежного убежища больше не было. Действительность подавляла нас, хотя мы об этом не говорили. Мы сидели уныло и тихо, каждый погруженный в свои мысли. Что теперь? Что дальше?
Я чувствовал, как во всем моем теле пробуждается неимоверная иссушающая жажда. Еще несколько часов тому назад достаточно было вылезти из омута и открыть выпускной кран, но теперь окружающий нас мир стал неимоверно сложным. Чтобы войти в него, нам не хватало ключа. Собственно говоря, не хватало многих ключей, но первым, самым важнейшим, были деньги. Без денег мы погибли. Сколько времени мы можем дремать на кучке угля, сколько пройдет времени, прежде чем нас заметят черные у вагонов, или крановщик, или…
Я посмотрел на свои руки. Они тряслись. Я не мог справиться с собой. Нервы и собранная в кулак воля неожиданно сдали. Коллапс. Никуда мы не убежали.
— У нас единственная надежда, — сказал я, — мы должны, несмотря ни на что, попасть в немецкое посольство. Там о нас позаботятся.
Гут тяжело прикрыл глаза. Два человеческих глаза на заросшем, черном и опустошенном лице.
— Ты всегда был идиотом! Академически образованный идиот! Ты, парень, сдох бы при первом плавании. Знаешь, где ты? В Порт-Элизабете! А где посольство? В Претории — на расстоянии около тысячи километров! — и он спрятал лицо в ладонях. — Здесь мы должны выдержать до темноты, — продолжал он, собрав остатки воли. — А потом на кого-нибудь нападем и ограбим. Я плюю на мораль! Нам нужны одежда и деньги, но прежде всего мы должны умыться.
— Посмотрим, куда пойдут черные, которые разгружают вагоны…
— Ты только не надейся на то, что они могут нам помочь. И на то, что здесь существует что-то вроде матросской, рабочей или даже человеческой солидарности. Здесь существует только расизм! Белый или черный. Не знаю, который хуже. Они нас мгновенно укокошат и бросят в море. Таких белых, как мы, они не боятся, на таких они вымещают свою ненависть!
— С меня уже хватит, боже мой, с меня уже хватит! — застонал я, на глаза навернулись слезы. Я уже не мог этого выдержать. — Не хочу никого ни грабить, ни убивать, я просто не хочу, с меня хватит!
— Я тоже, — сказал тихо Гут, и его голос вдруг прозвучал холодно и угрожающе. — Но с меня хватит твоих криков и обвинений! Теперь, когда мы, наконец, на свободе, я уж себя схватить не дам. Если тебе ударит в башку и ты захочешь пойти заявить о себе, то я тебя прикончу! Понимаешь? Прикончу! Как первую бурскую свинью, которая подвернется мне ночью под руку. Это они украли этот сволочной уран и искрошили нашу команду. Если мы кому-нибудь и свернем шею, то по сравнению с ними останемся белыми и чистыми, как лилии, как девственники!
Он замолчал и отвернулся от меня, как от врага.
Солнце жгло нам плечи. Мы дремали. Над судном висела непроницаемая туча угольной пыли. Гул крана мы перестали воспринимать.
Время шло!
Нигде нам не было места. Ни на море, ни на суше нет места восставшим из мертвых. Жара высасывала волю и остатки сил. Мы должны были бы взять с «Гильдеборг» пару банок консервов, теперь бы они пригодились. Что еще мы должны были сделать и что не должны? Я ни за что не должен был идти в этот рейс. Я должен был остаться на судостроительной верфи у Либеньского моста. Я не должен был встретить Августу, не должен был тогда провожать ее домой. Совсем иначе сложилась бы моя жизнь. Наверняка сегодня я не сидел бы на куче угля в самом южном конце Африки. Остаток человека, обломок. Не знаю, кто я такой.
Вдалеке на проспекте между оградами появилась автомашина. Она продвигалась сквозь неподвижный зной. Медленно и тихо подкрадывалась к угольным кучам. Я тупо смотрел на нее. Передо мной была иная панорама. Видел я небольшой замок в Либеньском парке, каштановую аллею вдоль реки и в глухой заводи лодочную станцию. На "Старую плавбу" я ходил зимой кататься на коньках; сколько мне было тогда лет? Четыре или пять? Тогда река еще замерзала зимой…
— Полиция! — ахнул около меня Гут. — Будут требовать документы. Здесь каждый должен иметь документы, а кого схватят без документов, того направят на принудительные работы.