Смертоносный груз «Гильдеборг»
Шрифт:
Мы метнулись, как рыбы. Прочь с мола! Исчезнуть среди складов я улочек. Но бдительные глаза за рулем заметили движение, сирена завизжала, фиолетовая мигалка закрутилась. Машина рванулась.
Мы неслись и петляли. На машине тут было пробраться не так просто. Они знали о нас, почуяли добычу. Мы бежали назад к центру порта, переполненному людьми. На мгновение мы затаились за воротами какого-то здания. Никого: можно бы вздохнуть с облегчением, но не тут-то было. "NON EUROPEANS!" [3] Гут вытер ладонью вспотевшее лицо. Сирена кружила по окрестным улицам.
3
Не
— Если нас здесь поймают, то могут объявить неграми. Туг масса метисов, поди докажи без документов — белый ты или черный. Так они и избавляются от подозрительной бедноты. Нет документов — никто с тобой не разговаривает, езжай на принудительные работы, здесь никакой порядочный белый не остановится, даже если дело идет о его жизни. Это страшная страна.
Буквы били нам в глаза: "Не для европейцев!"
— Прикинемся неграми, попытаемся исчезнуть среди черных, — предложил я.
— Это невозможно… С каких это пор здесь негры живут в городах? Черные размещены в негритянских поселениях, а поселение должно быть не ближе чем в шестнадцати километрах от города. Между городом и негритянским поселением лежит ничейная земля. Практически это означает, что попасть туда можешь только автобусом или поездом, но для этого ты должен иметь деньги. Кроме того — всюду постоянный контроль, как здесь.
К первой полицейской машине издалека присоединилась вторая и еще одна. Мы беспомощно посмотрели друг на друга. Нас сжимали с трех сторон.
— Мы должны быть среди людей, здесь нас схватят! — сказал Гут.
Я крепко схватил Гута за руку.
— Подожди!
Мне не хотелось уходить отсюда.
— Что будем делать? Можем ли мы вообще что-нибудь сделать?
Минуту он со злостью смотрел на меня.
— Можем, — сказал он, — бежать или прыгнуть в море, другой возможности нет!
Мы выскользнули на улицу. Одна сирена удалялась в сторону моря, другие две приближались от центра.
— Пойдем в туалет, там мы сможем хотя бы немножко умыться.
— Кто тебя пустит, если тебя можно принять за негра?
— Тогда в туалет для черных…
— Таких не бывает.
Мы торопясь пробирались между постройками и складами, не прислушиваясь к тому, удаляются или приближаются сирены. При всем постоянном петлянии и смене направления я вдруг понял, что с виду беспорядочная застройка пригорода делалась по хорошо продуманному плану, что она задумана с определенным смыслом. Все улочки сбегались к проспектам. Первый вел прямо на набережную вдоль мола и рейдов, другой — по центру застройки и, по всей вероятности, соединял самые отдаленные складские территории, а третий проспект — торговые, он служил границей с городом. Если на каждый проспект в центре порта поставят полицейскую машину и устроят облаву, то никто, с какой стороны он бы ни шел, от них не уйдет. Машина, едущая за нами, по существу, толкает нас в ловушку. Как в кибернетическом лабиринте. Мышь добирается к своей цели, если подчиняется приказам экспериментаторов. Мы должны сделать что-то совсем другое, выскользнуть, вернуться! Вернуться на исходные позиции. И все повторится, говорил разум. Те же приказы погонят нас к центру лабиринта. Бежать! Сирены уже выли у нас за спинами.
Через несколько шагов Гут остановился и судорожно сжал мне руку. Из витрины нам дружески скалил зубы бородатый симпатяга с автоматом через плечо.
"Приди к нам!" — настойчиво призывал текст плаката. — "И здесь ты сражаешься за Европу!"
Люди вокруг нас уже разбегались в боковые улицы.
— Только он может нас вытащить из этого, — проронил затравленно Гут.
"Решение! — шепнул разум. — Нетрадиционное решение, которое расстроит игру полицейского кибернетика".
Минуту мы попеременно смотрели то на плакат, то друг на друга.
Наемники!
Сирена выла
Мы открыли стеклянные двери и вошли. За длинной перегородкой с ослепительной мраморной доской, которая могла сделать честь любому туристическому бюро, где теснятся толпы желающих, дремал с газетами в руках довольно толстый парень в серо-зеленой рубашке и серо-зеленых брюках. Униформа или гражданская одежда-это могло быть чем угодно. Газеты у него упали на стол, в непритворном изумлении он вытаращил глаза.
— Grussgott [4] — сказал Гут. — Не храпи, мы хотим наняться!
Его немецкий поднял парня на ноги.
— Ради бога, парни… — ахнул он недоверчиво. — Откуда вы удрали? У вас неприятности?
— С английского угольщика, и ни за что на свете туда не вернемся!
Он широко раскрыл объятия. Потом рассмотрел наши лохмотья, рассмеялся и не стал нас обнимать.
— Добро пожаловать, милости просим. Англичане — трусы, это каждый знает.
Сирена выла перед витриной. На стенах висели десятки плакатов с африканской тематикой. На каждом стоял или сидел в открытом джипе симпатичный паренек в серо-зеленой униформе.
4
Салют! (Нем.)
— Вы решили правильно, жалеть не будете, все будет в порядке, — сказал он решительно. — Чем где-то надрываться… — неопределенно развел он руками. — Вот это работа — для настоящих парней. Будете довольны и наживете немалые денежки. Но прежде всего мы составим договор. У вас есть документы? — и он искоса посмотрел на нас.
— Остались на судне, — спокойно сказал Гут. — У капитана. Знаешь как это бывает, не могли же мы идти за документами.
— Гм… конечно, разумеется, нет, — кивнул парень и минуту выжидательно наблюдал за нами. — Вероятно, вы на самом деле не могли… — оскалил зубы по-дружески, — на это нам наплевать, наш армейский корпус это не интересует, это ваше дело. Получите воинское удостоверение, этого вполне достаточно. Оно, конечно, не заменяет действующий паспорт, и вы не сможете путешествовать за границу вне воинского подразделения. Да и что вам там делать, не так ли? После пяти лет службы вы сможете попросить о предоставлении родезийского гражданства и получите настоящий паспорт. Наш корпус размещен в Родезии.
Это было ясно. Только теперь мы начали постепенно понимать, где мы очутились.
— На сколько лет хотите подписать? — спросил он деловито и разложил на конторке печатные бланки договора с большим государственным гербом. Он не терял время, все шло гладко.
— Сколько нам дадут? — сухо спросил Гут.
— Для начала — две тысячи долларов, родезийских, конечно, плюс доплаты за боевые операции.
Мы торопливо подсчитали.
— Наживете больше трех тысяч — это совершенно точно, — сказал соблазнитель и перевернул бумаги. — Так на сколько, ребята, на год, на два или на пять? Только в нашем корпусе вы узнаете, что такое добровольческая армия. Гофман — молодец, самый лучший командир, которого я знаю. Но вы обдумайте, это ваше дело. Подпишете на год или два, а что будете делать потом? У нас вам обеспечен твердый оклад — замечательный оклад и полное обеспечение…
— На два года, — сказал Гут, — потом увидим.
— Отлично. Если захотите, договор всегда можно продлить. — И пододвинул к нам бумаги. Все было очень просто и легко. Меня охватил ужас: продать душу дьяволу на два года или даже на пять лет? Мне стало дурно. У нас нет документов, без документов каждый зажмет нас в кулак.
— Посмотри, в каком мы виде, — пытался я отдалить решение, — прежде всего мы хотели бы привести себя немного в порядок.
— Положитесь на меня, — усмехнулся парень. — Этот галдеж на улице из-за вас?