Смертоносный груз «Гильдеборг»
Шрифт:
Стальной склеп!
Монотонный гул судовых машин.
Именно это мне было нужно: темнота, убежище и ощущение безопасности. Чтобы вернуться к самому себе. Теперь я мог сосредоточить свои мысли на этом одиноком, незаметном в огромном пространстве существе. На этом несчастном маленьком человечке. Никогда еще я не чувствовал такого абсолютного душевного опустошения. Даже когда расстреляли спасательные шлюпки и мы понеслись в темноту трюма. Мы не думали о том, что нас ждет, что там случилось, — нас гнал страх. Потом, когда бежали с судна, мы рассчитались с прошлым, примирились с тем, что произошло, и имели план на будущее. Но сегодня я видел смерть совсем близко, я заглянул ей в глаза. Она прошла мимо меня и забрала Гута. Я был на волосок от нее.
Хуже всего на меня подействовал этот страшный поворот. В мгновение, когда мы были убеждены, что выпутались, спасены, все рухнуло. Ни в чем нельзя быть уверенным! В мире нет ничего надежного — только смерть. Мгновение — и тот, кто сидел на троне, как раб стоит на коленях…
Сколько мне отпущено времени — прежде чем до меня доберутся, прежде чем меня остановит на улице первый же полицейский? Я должен собраться с силами, подготовиться, найти выход. Возможно, посольство заявило протест здешнему Министерству иностранных дел, и там мгновенно поняли, о чем идет речь. Возможно, нас предал кто-то из служащих посольства, или к нам прицепились агенты, которые следят за посетителями дипломатических представительств. Я сосредоточенно обдумывал разные варианты, отыскивал причины и следствия. Однако, возможно… У меня захватило дыхание, мне показалось, что в комнате неимоверно душно — как в трюме. Возможно, посольство так же заинтересовано в том, чтобы мы исчезли, как и похитители. Можно ли быть уверенным, что акция не была подготовлена при сотрудничестве разведывательных служб обоих государств? Не выгодно ли продать радиоактивный материал Южно-Африканской Республике, несмотря на сопротивление общественности и международные договоры, если все сделать тайно? Мир никогда ничего не узнает. Мы сами положили голову на плаху и влезли в капкан. Я ни в коем случае не должен показываться в посольстве. Выдать нас могли только там. Если бы за нами следили от Порт-Элизабета, прикончили бы нас самое позднее в поезде — не ждали бы, когда мы установим связь с посольством. Дорога была достаточно долгой…
Сознание того, что допускаемая мною возможность вполне может быть правдой, ошеломило. Единственная надежда растаяла. Я уже никогда никому и ничему не поверю. А будет ли для меня «что-нибудь», "когда-нибудь" и «кто-нибудь»? За стеклянными дверьми бледно светился экран телевизора и слышались чужие голоса. Найти выход, должен же быть какой-то выход! Из всякого положения есть выход, только мы его не знаем, не видим, он скрыт во тьме.
Вероятно, мне нужно попросить Гледис, чтобы она разрешила мне остаться у нее на пару дней — до тех пор, пока спадет острота первой стадии розыска. Продлить мгновения безопасности и опомниться. Добиться ее доверия, дать ей деньги, все деньги, которые у меня есть. Она знает здешние условия и умеет в них разбираться, она могла бы найти путь, который я не вижу… Я проваливался в ничто и снова возвращался, словно качался на волнах в океане сна.
Будильник зазвенел у меня над ухом, кажется, в тот же миг, как я заснул. Я резко вскочил. На смену! Надо вставать!
Серый рассвет. Солнце медленно поднималось из-за горизонта.
— Извините, господин, я должна идти на работу. Разбудила я вас?
Гледис. Все вернулось.
Я притянул ее к себе. Мне стало вдруг ее ужасно жалко. В ней соединились два мира, и ни один ее не принимает. Всюду она изгнанница.
— Сейчас не надо, господин, пожалуйста, не надо. Я опоздаю на работу, сказала она просящим голосом. — Я работаю на сталелитейном заводе секретаршей.
Она проворно выскользнула у меня из рук и исчезла в ванной.
Когда она снова торопливо выбежала, на ней было полотняное светло-голубое платье, и она щеткой приводила в порядок волосы. Свежая и очаровательная — никакая она не профессиональная проститутка. Подрабатывает только с иностранцами, если это безопасно. Поэтому и спрашивала вчера, прилетел ли я из Европы. Чтобы держаться на уровне. Она ведь почти достигла жизненного уровня белых женщин.
Я поцеловал ее в щеку.
— Всего хорошего, Гледис, и скорее возвращайся.
— Конечно, милый господин, с радостью буду ждать нашей встречи.
У двери она на мгновение остановилась и, помедлив, обернулась:
— Если захотите пройтись, прошу вас, будьте осторожны. Лучше бы никто вас не увидел, когда будете выходить от меня, а на улице… Я думаю, что лучше бы вам остаться дома — вы не знаете, что такое негритянское поселение, у вас могут быть неприятности. У меня масса книжек, можете дочитать их.
И она исчезла. Я остался один. Вернулся в спальню, лег в постель и снова закрыл глаза.
Кинофильм начался.
Я влетел в гостиную. Гут лежал на мраморном полу с простреленной головой. Руки и ноги раскинуты, череп пробит огромной силой.
Нет!
Я открыл глаза. У меня не должно быть страха перед смертью. Это лишь достижение цели. Все мы к ней идем. Каждый устраивается в этом мире так, словно будет пребывать в нем вовеки, как будто ему действительно принадлежит все вокруг, а потом вдруг какой-то пустяк — и от тебя не остается ничего. Холодное мертвое тело.
Интересно, какой считает себя Гледис — черной или белой? Или есть еще оттенки, которых европеец не понимает? Скорее всего, она ощущает лишь ужас несправедливости и бесправия, вряд ли можно чувствовать, какого цвета у тебя кожа. Разве я осознаю, что я — белый?
Право существует для того, чтобы сильнейшая сторона извлекала из него пользу; если оно не приносит пользу, должно быть создано право иное. Объективно оно не существует. Оно не имеет формы, его невозможно взвесить или положить на стол. Если Гледис хочет добиться своего права, она должна взять его у белых, вырвать его у них. Недостаточно только спать с ними.
С ослепительной ясностью, перед которой я раньше предпочитал закрывать глаза, я осознал, что ошибался, что был не прав. Насколько серьезны доводы, из-за которых я с Августой ушел из дому? Какими они казались мне пустяковыми. Я сделал такую же глупость, как вчера в посольстве, я попался на удочку сразу же, с самого начала. А все остальное — это только результат моей слепоты!
Я поднялся и пошел посмотреть в соседнюю комнату. На стенах — резьба из черного эбенового дерева. Здесь не видно было стремления приспособиться к белым. Наверное, кружева и занавески в спальне были только производственным оборудованием. Туда она водила своих гостей, а здесь жила. Я с интересом рассматривал цветные циновки из жесткой травы и мебель необычной грубой формы. Влияние двух рас, выражение раздвоенности. Что я знал о Гледис? Что я знал о здешней жизни? Собственно — ничего. Я перелистал несколько книг, выставленных на самом видном месте в небольшом книжном шкафу. "History of an African" Оливии Шрайнер, описывающей жизнь и отношения между представителями разных этнических групп, "Kaffir Stories" писателя Скулли, полная конфликтов между представителями различных рас. И те книжки, что рассматривали современные вопросы, с экзотическими именами их авторов, которые меня заинтересовали: Вузамазулу, Мафлеле, Нгвала и другие. Было из чего выбрать, но о чтении я даже не думал. Я только пытался понять эту женщину, жизнь которой не знал и мог лишь пытаться угадать. В чем на нее можно положиться, чего я могу от нее ждать.
У африканских женщин ночь, проведенная совместно, не имеет особого значения. Жизнь здесь течет по естественному руслу, не ведая железобетонных плотин, шлюзов и навигаций. Однажды река разольется, в другой раз высохнет.
Но чем руководствуется Гледис, к какой группе внутренне себя причисляет — это было важно. Насколько я могу ей доверять? Я снова улегся на кровать и уставился в потолок. Вчерашний день в отеле был только видением смерти. Если я хочу, чтобы Гледис мне помогала, правду ей говорить нельзя. Конечно, деньги ей пришлись кстати, но какую цену имею для нее я? Скорее всего, никакой. Заключила договор и хочет от него получить пользу. Договор будет исполняться до тех пор, пока его буду исполнять я.