Смешилка — это я!
Шрифт:
— В общем, поищи в своем багаже. Я слышала, он у тебя — богатый!
Мама говорила про репертуар, а она — про багаж. Но из своего багажа я могла случайно вытащить что-нибудь столь же неподходящее, как вытащила из репертуара.
Одну меня встретили аплодисментами… Хотя важнее не как встречают, а как провожают. Об этом я давно догадалась.
Директриса тут же взлетела на сцену, обняла меня и сказала, что больше всего с самого детства она обожает юмор. Вероятно, отсутствие семьи сберегает могучие физические возможности: директрисе
— До меня дошло, что наша Смешилка владеет редким даром создавать экспромты! — сообщила она со сцены.
Это директриса сказала на всякий случай: чтобы я все же не вздумала изображать мэра, а показала что-нибудь новенькое.
Мэр, восседавший в первом ряду, растекался такой улыбкой, что она могла бы затопить все ряды, включая самый последний.
— Итак, мы с нетерпением ждем экспромта!
Но того, что произошло, она не ждала. Тем более с нетерпением!
Обращаясь к залу, директриса заверила:
— Комический экспромт родится у нас на глазах!
Рожать экспромты вообще очень трудно. А предупреждать, что они будут комическими, то есть смешными, так же опасно, как о появлении красивой женщины, — кому-то она покажется красавицей, а кому-то и нет. Чтобы рукоплескания летели не только мне навстречу, но и вдогонку, я придумала показать в качестве комического экспромта… саму директрису.
— Я люблю тебя больше всех на земле! — призналась я старой люстре. — Обожаю вас больше всего на свете!.. — объяснилась я голым стенам.
А потом принялась страстно обнимать занавес и целовать рояль, стоявший на сцене. Потому что тоже их обожала…
Ученики были от моего экспромта в совершенном восторге. А учителя — в обмороке. Родители же застыли в растерянности. Все, кроме моих собственных… У них были такие лица, будто я, сперва загубив папину судьбу, теперь самолично загубила свою.
Некоторые же приятели и приятельницы мои не хохотали, а прямо-таки гоготали — кто благодушно, весело, а кто язвительно и злорадно.
Злорадство… «Это же злая радость!» — неожиданно догадалась я. Потом уж, когда прошли годы, я осознала, что детям свойственно иногда осмеивать и тех, кто ни в чем, кроме несчастливости своей, не повинен. И ни в чем, кроме жалости, не нуждается.
Громкий успех, однако, заглушает все остальное… Школьники орали: «Бис!» И старшеклассник, который мне безответно нравился, тоже мной восхищался.
Со сцены я всем признавалась в любви вроде от имени директрисы, а дойдя взглядом до него, призналась вроде бы от себя. Но он ничего не понял. «Неужели так непонятлив? Или он непонятлив, когда ему незачем понимать? И нечем ответить?»
Но все же ладоней своих и он не жалел. Когда бы еще он обратил на меня такое внимание?!
Это сыграло главную роль, и я решила и дальше рожать экспромты. Случайно, сам собой, взор мой наткнулся на математичку… Она, в отличие от директрисы, имела уже третьего мужа. Согласно профессии, она общалась с теоремами и формулами, а жила, верней всего, лирикой и всем тем, что из-за нее происходит. Я догадалась об этом, поскольку математичка не оставляла без заглядывания ни одного зеркала на своем пути и, даже вглядываясь в стекла шкафов или окон, прихорашивалась. И обязательно восклицала: «Как я ужасно выгляжу!» Чем лучше выглядела, тем отчаянней восклицала. Все должны были понять, что это ее очарование еще не предел. И что она, как спортсменка, способна на побитие собственного рекорда. Неужто собиралась замуж в четвертый раз? Для своих уже завоеванных супругов женщины так не стараются.
Математичку и все свои подозрения я тоже изобразила. Среди учеников это вызвало и восторг, и некоторое смятение… Смятение в тех рядах, где расположились уже не мальчишки, но еще и не мужчины, коими старшеклассники пытались казаться. Обычно такие не смеются, а посмеиваются. И чувства запрятывают так прочно, что и сами потом не могут их отыскать. А тут они принялись отыскивать глазами математичку, которая как раз у них и преподавала (я бы лично направила ее в младшие классы!).
В ответ на поиски старшеклассников математичка прихорашивалась перед кругленьким зеркальцем пудреницы. Не знаю, изменяла ли она мужу, но себе самой оставалась верна!
Мой старшеклассник, однако, ее не выискивал. Он в тот вечер полностью принадлежал мне. И это было гораздо дороже аплодисментов остального зала!
За кулисы ворвалась директриса. Признаваться мне в любви она, кажется, не собиралась.
— Ты погубила меня и всю нашу школу!
Губить, похоже, становилось моей профессией.
— Но вы же сами просили не показывать старушек, постового, мэра… И у меня никого, кроме вас, не осталось.
— Где не осталось?
— В репертуаре, как говорит моя мама. Или в багаже, как сказали вы. А еще вы хотели экспромтов!
— Более подходящих экспромтов ты сочинить не смогла?
— Некогда было сочинять. А тут как раз вы с математичкой и… «подвернулись» — чуть было не сказала я, но вовремя удержалась.
Математичка за кулисами не появилась. Ну показала я, как она прихорашивается перед зеркалами и стеклами… Что такого? Хорошенькая женщина и должна прихорашиваться! А нехорошенькой ничто не поможет.
Потом вокруг заголосили мои одноклассники. Как известно, нужно появляться в нужное время и в нужном месте. Они же заголосили совсем не в том месте и совсем уж не в тот момент.
— Мы погибаем от смеха! Мы погибаем…
Получалось, что я сгубила папу со всей нашей семьей, директрису со всей ее школой и всех своих одноклассников. Не много ли для девочки по прозвищу Смешилка? Такое ласковое, мирное прозвище… И такое количество жертв!
После, уже дома, бабуля процитировала кого-то из знаменитостей: «Искусство требует жертв».