Смирись, девочка
Шрифт:
Решил же, что нельзя давать девчонке послабления. Раз впрягся за брата и семью, так стоит идти до конца, – но нет, какого-то чёрта разве что дверь перед ней не открыл, чтобы сбежала.
Можно было догадаться, что Марина попытается выкинуть что-то такое. Это ведь чувствовалось хотя бы в том, как она нож держала. Выпустила – и я поверил, что отступила, что поняла, как глупо будет даже пытаться что-то сделать. Расслабился, принял желаемое за действительное, будто начисто стёр воспоминания о её враждебных взглядах и с трудом подавленном мятеже, который даже в голосе чувствовался.
И вот результат.
Вот только влип и я. Потому что охренеть как сложно выбросить из головы мысль о том, что она чуть ли не голая совсем, особенно, когда вот так ёрзает тихонько. А ещё более сложно при этом продолжать вести себя как похититель, причём разъярённый, а не как заинтересованный мужчина. Хотя… Почему бы и не проучить Марину по-своему?..
Решительно ускоряю шаг и тут же чутко улавливаю, как она чуть ли не замирает. Сжимаю челюсть, подавив неуместную жалость. Какой бы беззащитной и мирной ни казалась девчонка сейчас, несколько секунд назад эта была та ещё фурия. Крови пустила столько, что до сих пор идёт, размазываясь в том числе и по её телу.
Впрочем, это меня волнует куда меньше, чем то, что я касаюсь нежной и тёплой кожи гладких ножек совсем рядом с открывающимися ягодицами. Буквально впитываю в себя мягкие изгибы пленницы, чувствуя, как вспыхивает желание. Фантазия уже очень ярко воссоздаёт всё то немногое, что скрыто полотенцем. Но мне мало воображения.
Хорошо хоть до той комнатки, куда привёл девчонку брат, остаётся каких-то пару шагов. Иначе, наверное, совсем потерял бы остатки разума.
Какие-то секунды – и вот я уже опускаю Марину на кровать. Полотенце при этом чуть ли не окончательно развязывается, но девчонка испуганно поддерживает его руками.
Ну а я нависаю над ней, даже не думая отрываться. Не сейчас.
Она избегает моего взгляда, не позволяет поймать зрительный контакт. Вглядываясь в её лицо, не могу понять, что у неё на уме на этот раз. Начинаю чувствовать себя чуть ли не насильником, хотя всё, что я делаю – висну над ней на локтях, почти даже не соприкасаясь. Едва уловимо только чувствую её подрагивающее тело под собой. И это полуприкосновение будоражит чуть ли не сильнее, чем когда нёс её, ёрзающую об меня самыми разными частями тела. Неожиданно понимаю, что не хочу грубо напирать. Даже несмотря, что девчонка нарвалась явно, и спуска давать нельзя.
Хочу по-другому.
Негромко и почти даже мягко требую:
– Посмотри на меня.
Марина вздрагивает, но упорно отворачивается. Вот что за глупый детский мятеж? Сейчас, когда она максимально беззащитно и уязвимо лежит подо мной? Боится же разозлить, чувствую. Но всё равно на своём стоит, не покоряется.
Как ни странно, меня это совсем не злит, а наполняет чуть ли не умилительной нежностью. Более того, я вдруг ловлю себя на том, что осадок от недавней выходки пленницы как-то тоже разом испаряется.
Вот только Марине о моём изменившемся настрое знать ни к чему.
– Советую всё-таки делать, что я говорю, – с нажимом обозначаю. – Потому что варианта у нас два. Либо ты подчинишься добровольно, либо я заставлю тебя это сделать.
Марина напрягается всем телом и задерживает дыхание. Чутко улавливаю это, и неожиданно злит, что она так меня боится. Хотя вроде бы это самый оптимальный из возможных вариантов нашего дальнейшего взаимодействия. Но меня не утраивает.
С этим потом разберусь. Сейчас куда важнее, что до Марины всё-таки доходят мои слова. Чувствую, как она обеспокоенно шевелится, не зная, что даже такими минимальными движениями нехило распаляет. Сжимаю челюсть и, кажется, чуть ли не затаиваю дыхание, наблюдая, как её лицо медленно и неохотно поворачивается ко мне.
Вот это глаза. Синие, чуть блестящие, бездонные просто. Смотрят на меня с таким надломленным выражением, что жалят по живому похлеще бритвы.
И стоит только мне внушить себе, что пора отбросить неуместные сантименты, как вдруг вижу в её взгляде ужас. Не страх, что-то другое.
– Кровь… – чуть ли не одними губами проговаривает она, глядя мне на шею.
Уж не знаю, как я сейчас смотрюсь, но в её голосе чуть ли не сожаление. О причинённой мне боли? Так я вроде бы похититель для неё, не человек.
Её неожиданные участие и мягкость обволакивают настолько, что я почти забываю о своей идее приучить девочку. Важнее вдруг становится получить от неё подтверждение, что это она о моих ранах так беспокоится сейчас, а не просто боится вида крови, например. Вопреки всему хочется верить, что это немое отчаяние на её лице вызвано раскаянием и сопереживанием мне, а не чем-то там ещё.
Ненавязчиво кладу ладонь на её окаменевшее плечо.
– Ну да, ты постаралась, – насмешливо говорю я, но получается как-то мягко.
– Я раньше никогда… Никого… – растеряно шепчет Марина, в этот момент, кажется, даже забывая о том, что лежит беззащитная и почти голая подо мной.
Зато я об этом не забываю и решаю, что самое время и ей напомнить.
– Хочешь сказать, что жалеешь об этом? – ласково усмехаюсь, скользя взглядом по её лицу.
Задерживаюсь на красивых, чувственных губах и буквально помираю от желания ощутить их вкус и податливость. И да, я прекрасно понимаю, что говорю сейчас с ней не как похититель с пленницей, да и веду себя тоже, но разрешаю себе этот момент. В конце концов, я тут типа ранен, так что имею право на послабления.
Потом разгребу то, что успею сейчас натворить.
– Я не знаю, – подумав, серьёзно говорит Марина. – Ты сам нарвался… – уже совсем тихо добавляет она и осекается, наконец, уловив мой взгляд.
Уверен, что он у меня чуть ли не горящий. Девочка явно смущается, да и я уже не могу сдержаться, чтобы хотя бы глазами её не раздевать, лаская. От этого даже простодушная честность её ответа не особо отвлекает, хоть и ошеломила слегка.
– А знаешь, на что нарвалась ты? – вкрадчиво интересуюсь. Марина чуть ли не вжимается в кровать, безошибочно уловив ход моих мыслей.