Смирительная рубашка для гениев
Шрифт:
– Алексей Алексеевич, вы меня не помните?..
– начал я, осознав, что меня, скорее всего, принимают за кого-то другого?
Он пошевелил густыми бровями, отчего очки снова сползли на кончик носа, поправил их.
– Ну, как же-с! Отлично, голубчик Аркадий Семенович, помню. А это, что у вас, тетрадка? Роман новый пишете? Любопытно, любопытно!..
Мне сделалось не по себе. Я отложил тетрадь, которую держал в руках и поднялся.
– Я бы хотел с вами поговорить...
– начал растерянно лепетать я.
– Отличненько, - он опустил мне на плечо огромную свою руку и тихонько
– Я вас вызову, голубчик, сразу после обхода.
И они пошли дальше.
– Как самочувствие?... Как стул?.. Покажите язык... Кошмары не мучают?..
Я в недоумении сидел на кровати и ничего не понимал... по правде, я давно уже ничего не понимал. Рядом со мной лежал вышедший из-под моего авторского контроля герой моего романа, а мне оставалось только следить и записывать его действия, ничего не придумывая... и свои действия записывать. И кто же я после этого - герой собственного романа, или мы все уже герои чьего-то чужого романа? Вопрос!
– Слышал, тебя на девятку переводят, - Андрей, лежа на кровати, качался на панцирной сетке.
– Я думал ты шпион, а ты обычный псих.
– Сам ты псих! С манией преследования к тому же.
– Ладно, не сердись, - он перестал качаться, сел и протянул мне руку.
– Ну, давай мириться.
Я демонстративно не обращал внимания на его руку.
– Обиделся, - констатировал он.
– Я здесь тоже не прохлаждаюсь, между прочим, среди врагов живу. Сколько раз шпионов засылали.
– А чего же врачам тогда сказал, что тебя никто не преследует?
– Да я же нормальный, только под психа кошу.
Я с сомнением покачал головой.
– Ну, давай тогда рассказывай, что по твоим сведениям на девятке с больными делают.
Я понимал, что во всем верить ему нельзя, что он не в своем уме, но раз уж предстояло попасть на это отделение, то пусть опишет, каким оно представляется в его голове.
– Девятка?.. Девятое отделение засекреченное, оно к нашему примыкает. Днем двери на него открывают, ставят санитара с дубинкой, а вечером снова на все запоры закрывают.
– А зачем тогда открывают, если санитара ставят? Глюки проветривают?
– Загадка! Наверное, это психологический фактор: раз дверь открыта, значит, ты вроде как свободен, - он вдруг приблизил ко мне лицо и, оглянувшись, заговорил шепотом.
– Вот там-то, на девятом отделении, все и происходит. На девятке тайные опыты над нашим сумасшедшим братом проделывают... Кстати, с тетрадками и карандашами туда не пустят, наверняка обыскивать будут.
– Чего-то я тебе не верю!
– Не обижайся, я действительно считал, что ты враг. Но поверь, девятое самое загадочное в больнице отделение. Там опыты над людьми ставят. А какие - никто не знает. Тайна. Над тобой тоже, наверное, опыты производить будут, так что ты готовься морально и физически. Но в случае чего мы тебя с Максом вытащим.
– Да уж, ты вытащишь...
Я уже не сердился и говорил с ним грубо по инерции, ведь из друзей у меня здесь были только он да Геморрой с Андрейкой, хотя эти скорее приятели. Интересно, что в больнице все происходило в ускоренном режиме. Андрей стал мне другом за два дня, и я был уверен, что это навсегда. Я, конечно, не верил ему, но на всякий случай, свернув, спрятал тетрадь и ручку в носок под одобрительные кивки Андрея. Карандаш, который имелся у меня на всякий случай, после некоторых раздумий сломал пополам, чтобы, если найдут одну половину, осталась вторая.
Было не страшно, что меня переведут на другое отделение: больше меня волновало, как смогу завтра встретиться с Анжелой. Мысли мои то и дело возвращались к ней. Только бы нам удалось увидеться, по сравнению с этим все остальное казалось сущей ерундой.
В палату, стуча деревяшками в пол, вошел человек на ходулях. Как до сих пор этого сумасшедшего не опустили на землю? И врачей не боится!
– Что за псих на ходулях?
– спросил я Андрея.
– А-а, это не псих, это Вахромей-электрик. Лампочки по больнице вкручивает. Привет, Вахромей!
– он помахал электрику рукой.
– Чтобы стремянку тяжеленную не таскать, на ходулях приноровился. Удобно и достает везде.
И точно. Вахромей-электрик подошел к люстре и стал выкручивать лампочку.
– А почему в пижаме-то больничной?
– Понятно почему: средств на нас умалишенных государство выделяет мало. А те, что выделяют, чиновники по карманам распихивают. Про коррупцию и откаты слышал? Так вот на спецодежду и не хватает. В чем электрику ходить? Либо в халате докторском, либо в пижаме. В пижаме несравненно удобнее, да и психи за своего принимают. На буйном тоже лампочки перегорают. Вахромей один на весь корпус. Вон, даже штаны на ходули нарастил.
В палату вошел Дмитрий Иванович и направился ко мне.
– За тобой, - шепотом, почему-то побледнев, сказал Андрей.
– Ну, ты уж держись, если что...
– но он не договорил.
Провожаемые тревожным взглядом Андрея, мы вышли из палаты.
И только тут, идя за санитаром, я заметил, что обломки карандаша все еще находятся у меня в руках. Прятать их в носки было поздно, лихорадочно соображая куда их деть, я не нашел ничего лучшего как сунуть их в рот - один обломок за правую, второй за левую щеку. Может при обыске не найдут. Они болезненно впились изнутри в кожу, деформировав лицо, и санитар, повернувшись ко мне и поняв, что у меня во внешности что-то не так, угрюмо проговорил:
– Надеюсь, у меня с тобой проблем не будет?
– Что вы имеете в виду?
– с искаженной дикцией поинтересовался я.
Только сейчас меня начала охватывать неясная тревога.
– Да так, - махнул рукой санитар.
– А-то знаю я вашего брата.
Что он подразумевал под "нашим братом", я не понял и не стал уточнять.
Алексей Алексеевич за столом писал что-то в истории болезни. Он молча кивнул на привинченный к полу стул. Санитар вышел, захлопнув за собой дверь. Врач продолжал писать. Эх, каких бы гадостей я наговорил ему, если бы не встреча с Анжелой! Все изменилось в ту секунду, когда глаза наши встретились, и сейчас мне нужно быть очень осмотрительным и произносить только обдуманные слова, иначе выпишут к чертовой матери, а такое замечательное место я терять уже не хотел. Острые обломки болезненно впивались в