Смирительная рубашка для гениев
Шрифт:
Тошнило, кружилась голова... вероятно, на некоторое время я потерял сознание, потому что когда пришел в себя, в комнате никого не было. Не было ширмы, пропали сидевшие за столом люди, исчезли приборы с лампочками, скатерть... Я сидел, ошалело глядя на пустой длинный стол, уже сомневаясь, а было ли все это вообще. Оглянувшись, увидел Алексея Алексеевича. Застенчиво сложив на животе руки, он скромно стоял, толи с жалостью, толи с состраданием глядя на меня. Заметив, что я очнулся, подошел.
– Как вы себя чувствуете, голубчик?
– Нормально, - странно, но сейчас я ощущал прилив сил.
– Ну и славно, ну и славно...
Настроение у него словно бы улучшилось, он потер руки, поправил очки и пританцовывая, направился в другой конец кабинета, принес себе стул и, поставив напротив меня, сел, закинув
– Ну что же, все прошло славно, вами довольны. Поздравляю вас, Четырнадцать Пятнадцать, вы в проекте.
– В каком, к черту, проекте? И что за "Четырнадцать Пятнадцать", меня теперь всегда цифрами называть будут? И паспорт переделают?
– Нет, голубчик, число вам присвоено только в нашем проекте по оздоровлению общества. Да и что плохого в ваших числах? Четырнадцать Пятнадцать запоминается легко да и благозвучно, не какой-нибудь Семьдесят два Двадцать один - как цифры из телефонного номера, длинно и некрасиво, а у вас очень даже миленько, очень даже музыкально. Даже не думал, что вам так повезет. Это ваш, так сказать, новый литературный псевдоним, с которым и закончится ваша литературная деятельность. Но нужно признаться, что с цифровыми именами возникает много проблем. Писатели - личности творческие, гуманитарные - никак не могут запомнить свои числа. Зовут, например, на процедуры Четырнадцать Двенадцать, а приходит Шестнадцать Восемнадцать. Года два назад для лучшего усвоения писателям присваивали трехзначные имена из таблицы умножения: Дважды Два Четыре или простейшие четырехзначные Пятью Пять Двадцать Пять - но и это им усвоить оказалось сложновато, поэтому плюнули и теперь даем имена как попало.
– Скажите, Алексей Алексеевич, почему такой интерес появился у государства именно к писателям?
– У вас о психиатрии, вероятно, очень общее представление?.. Я так и думал. Так вот я вам скажу, что вся история психиатрии связана с попытками вылечить писателей и поэтов от пагубного пристрастия писать. На этом отделении мы только прозаиками занимаемся, хотя у нас большие планы на поэтов, но поэтический проект требует больших финансовых вливаний. Испокон века психиатрия лечила не только писателей, но и влюбленных, - он снял очки, потер ладонью глаза и надел снова.
– Ведь, так же как и литература, любовь серьезное психическое заболевание. Любовь имеется в виду, конечно, не физическая - физическое влечение полов как продолжение рода приветствуется. А вот духовное влечение друг к другу, так называемая платоническая любовь часто приобретает извращенные, опасные для общества формы. На фоне этого развиваются неврозы, психозы, меланхолия и, как следствие, суицид... именно против подобных извращений и выступает государство. Потому мы вынуждены лечить в нашей психбольнице и влюбленных людей тоже. Но на девятое отделение их не кладем, только писателей.
"Значит, я по представлениям психиатров болен вдвойне - Четырнадцать Пятнадцать в квадрате".
– Или случается такой конфуз, - продолжал Алексей Алексеевич.
– Одна пациентка - звали ее, кажется, Девятнадцать Восемнадцать - писала романы о любви, надрывно со множеством постельных сцен, у нее там были и сцены на офисном столе с какими-то кнопками, вонзающимися в попу, и прочая дребедень. Мы лечили, но безуспешно. Хорошо догадались показать гинекологу, и все встало на свои места.
– И что сказал гинеколог о ее романах?
– Да не романы гинекологу, а их автора.
– Какое отношение к писателям имеет гинеколог?
– У девушки оказались больные почки, от этого повышенные сексуальные фантазии и стремление писать книги. Гинеколог над ней потрудился, и она романы писать перестала. Теперь работает бухгалтером, главным, кажется. Так что мы теперь всех дам, пишущих о любви, направляем прежде к хирургу, гинекологу, а потом уже, если потребуется, лечим психику. У мужчин может оказаться туберкулез или больные надпочечники. Да и читают любовные книжонки в основном дамы больные гинекологией, и им нужно не в "Дом книги", а к доктору бежать! Но мы не применяем к больным с вашим диагнозом химические медикаменты - они малоэффективны. Если только серу, и то в целях наказания. Мы пользуемся средствами проверенными многими поколениями и лечим писателей теми же способами, которыми лечили Гоголя и Гаршина, Свифта и Гофмана, и еще тысячи ваших собратьев по перу. Человечество пока не изобрело более эффективных способов лечения.
Глава 12
ВЕЧНАЯ БОРЬБА
Всю историю, с самых ее истоков, психиатрия боролась с писателями и влюбленными. Авл Корнелий Цельс, живший в Риме в I веке нашей эры во времена Тиберия, предлагал бороться с меланхолией, охватывавшей влюбленных и писателей, следующим способом: "Лечение меланхолии состоит в кровопусканиях, а если они противопоказаны ввиду общей слабости больного, то можно заменить их рвотными средствами; кроме того, необходимы растирания всего тела, движение и слабительные, чтобы непрерывно поддерживать жидкие испражнения. При этом очень важно внушать больным писателям и влюбленным бодрость духа, развлекая их такими темами, которые были им приятны раньше, но ни в коем случае не говорить о предмете их болезни".
Об этом и говорил Аристотель в книге "Проблемы". Демокрит утверждал, что не считает поэта или писателя человеком, находящимся в здравом уме. Платон так прямо называл их маньяками. Предлагалось множество способов их лечения.
В средние века в Германии был распространен оригинальный способ оздоровления умалишенных, в том числе поэтов и писателей, которых называли в тех местах "дураками": их сажали на корабль и отправляли в другие города, где писателей этих еще не знали. Вот, что пишет о таком "Корабле дураков" французский философ Мишель Фуко:
"С наступлением эпохи Ренессанса область воображаемого пополняется новым объектом, который вскоре займет в ней особое место: это Корабль дураков, загадочный пьяный корабль, бороздящий тихие воды притоков Рейна и фламандских каналов.
Умалишенные отправлялись на поиски своего разума - кто, спускаясь по рекам Рейнской области вниз, по направлению к Бельгии и Гелю, кто, поднимаясь вверх по Рейну, к Юре и Безансону.
Теперь понятнее становится та интереснейшая и богатейшая смысловая нагрузка, которую несло на себе плавание дураков, и благодаря которой оно так поражало воображение. С одной стороны, не нужно преуменьшать бесспорную практическую пользу от этого плавания; препоручить безумца морякам, значит, наверняка от него избавиться, чтобы он не бродил где попало под стенами города, а уехал далеко, сделался пленником своего отъезда. Но с другой стороны, тема воды привносит во все это целый сонм, связанных с нею смутных представлений; вода не просто уносит человека прочь - она его очищает; к тому же, находясь в плавании, он пребывает во власти своей переменчивой судьбы: на корабле каждый предоставлен собственной участи, всякое отплытие может стать для него последним".
Дурак на своем дурацком челноке отправляется в мир иной - и из иного мира прибывает, высаживаясь на берег. Плавание сумасшедшего писателя означает его строгую изоляцию и одновременно является наивысшим воплощением его переходного статуса.
И многие из больных действительно вылечивались на этом водном пути и больше не брали в руки гусиное перо, навсегда избавившись от пагубной страсти. Но далеко не всем подходили такие способы лечения. По большому счету наиболее эффективное лечение больных этими недугами началось только с восемнадцатого века. Например, французский психиатр, достигший больших успехов в оздоровлении писателей, Филипп Пинель, родившийся в 1745 году и произведший в свое время революцию в психиатрии, предлагал такой рецепт: "Льют на голову струю холодной воды: такое сильное внезапное впечатление часто устраняет болезненные мысли о писании. Если больной продолжает упорствовать в своем стремлении писать, обливание повторяется; при этом не должно быть никаких грубостей и оскорблений, а напротив надо всеми мерами убедить человека, что это делается для его пользы; иногда можно пустить в ход легкую насмешку, касающуюся его произведений, но в благоразумных пределах (потому что писатели и поэты очень обидчивы). Как только больной успокаивается и соглашается больше не писать, обливание прекращают, и тогда немедленно нужно вернуться к тону полного дружелюбия и сочувствия. Иногда бывает полезно воздействовать при помощи страха".