Смирительная рубашка для гениев
Шрифт:
– В писателях не хватает простейшего - они слишком много думают о великом и высоком, поэтому и методы лечения у нас простые. Раньше мы разные способы опробовали, - болтая ногами в смирительном кресле, говорил Алексей Алексеевич.
– Пробовали их голодом лечить, тоже способ эффективный, но не для писателей. Не помогло, и голодные пишут. Им так даже привычнее. Они орешки крепкие, сразу не раскусишь! На воле-то недоедают, впроголодь живут. Как двое чисел умерли, мы это дело бросили. И на "Корабле дураков" по Европе отправляли - очень маленький процент выздоровления. Несколько лет назад с отделения целый "Поезд дураков" снарядили - "Литературный экспресс" назывался, от Москвы до самого Владивостока. Писатели с читателями встречались, о своих книгах рассказывали, но все это не дает желаемых
– А хотите на карусели прокатиться прямо сейчас!? Устрою вам праздник! Хотите?!
– В другой раз как-нибудь, - сказал я, вспомнив бессмысленный взгляд облевавшего себя писателя.
Алексей Алексеевич обиделся.
– Не хотите - как хотите, - пробормотал он разочаровано, но радостное возбуждение брало верх.
– А я бывает вечерами катаюсь, когда уже никого нет... Только вы, любезный Четырнадцать Пятнадцать, этого не разглашайте, - врач вдруг сделался серьезным.
– Ну, экскурсию я вам устроил, как обещал. Пойдемте теперь на отделение, что ли.
До отделения идти оказалось недалеко, нужно было только подняться по узенькой лесенке на один этаж. По пути Алексей Алексеевич напомнил, что обращаться к писателям следует исключительно по числам, а разговоры о литературе или попытки записать какую-нибудь мысль караются карцером.
Когда мы оказались на отделении, заканчивался обед. Алексей Алексеевич сказал, что меня пока на довольствие не поставили, к ужину документы оформят, и я смогу питаться, как все полноценные больные. Я не стал ему говорить, что на другом отделении более демократичные порядки. Алексей Алексеевич передал меня санитару, на кисти которого болталась дубинка, а на поясе - электрошок, и удалился. Санитар отвел меня в палату и, указав на койку, ушел.
Глава 14
ЖИЗНЬ ЧИСЕЛ
Палата очень походила на ту, в которой я уже лежал. Приятно было попасть на отделение не к заурядным психам, а к своим коллегам, которые тебя понимают... Компания все-таки много значит. Через три койки от моей поверх покрывала лежал человек в смирительной рубашке и не двигался. Может, спал. Я не стал подходить к нему, вдруг писатель буйный. Прилег на свою койку, закинул руки за голову и стал раскачиваться на панцирной сетке. Вверх-вниз, вверх-вниз...
Куда я попал и как вообще относиться ко всему услышанному и увиденному? То, что многие писатели не в своем уме, это факт! Тут спорить никто не собирался. Одна полоумная поэтесса ни с того ни с сего бросилась на меня в коридоре Дома писателя и расцарапала до крови руку и даже пыталась покусать. Другой писатель также без определенных причин обещал выколоть мне глаз. Каждому пишущему, а особенно живущему на гонорары человеку знакомо чувство непреодолимой тоски. А может бросить все к чертовой матери! Жалкие крохи, которые платят издатели за книгу, постоянный страх от мысли, что твой копеечный гонорар задержат или не выплатят вовсе, угнетали. Жизнь писателя ужасна! И почему бы действительно не влиться в армию менеджеров, не заняться нормальным, человеческим делом и получать зарплату два раза в месяц? Престижа у писателей давно уже нет. Что же тогда держит в этой странной профессии, кроме, пожалуй, одного - безумия?! Разве нормальный человек будет портить глаза компьютером за копеечные гонорары, когда писателем с телевизионного экрана на всю страну называют любую молоденькую девчонку, изложившую подробную историю потери своей девственности, или политика, надиктовавшего книжонку о себе любимом. Сейчас пишут все кому не лень, и все называются писателями. Да, прав Алексей Алексеевич, в мире литературы человека может удерживать только болезнь. На собраниях Союза писателей все время говорят о том, что у Союза нет денег, что в Союз не вступает молодежь... Так и правильно, что не вступает, на хрена им жалкое, нищенское существование?! Хорошо, что государство, наконец, обратило внимание на бедственное положение писателей и решило им помогать! А говорят, что на культуру совсем средств не выделяют. Писателям ведь помогают: кормят, лечат...
Человек в смирительной рубашке замычал и заскрипел кроватью, судя по всему, ему что-то вдруг потребовалось. Было страшновато подходить, к незнакомцу, но я все-таки решился.
– Вам что-нибудь нужно?
– спросил я.
Тот пучил глаза и раскачивался на матрасе, пучил и раскачивался... Я подошел совсем близко, склонился над ним: руки больного плотно примотаны к туловищу, в рот вставлена продолговатая пластмассовая груша - от этого он не мог говорить, а только мычал. Я отстегнул ремешок и вынул грушу.
– Ты кто? Новый член?
– я кивнул.
– Зовут как?
– Четырнадцать Пятнадцать, - без запинки назвался я.
– Писатель?
Я снова кивнул.
– А фамилия-то твоя какая? Писатель. Или ты под номером книжки выпускаешь?
Я оглянулся на всякий случай, хотя знал, что в палате мы одни, и назвал свою фамилию.
– А я фантаст Сергей Лукьяненко, слыхал такого?..
– Как же не слыхать!... Вы по картине Рембрандта книгу написали...
Я еще хотел добавить, что и кино по его книге смотрел, но не успел. Соседняя кровать, хотя на ней никого и не было, вдруг затряслась бешено и запрыгала на месте. Я с изумлением смотрел на такое странное чудо природы. Неужели полтергейст?! Но это оказался не полтергейст. Из-под кровати высунулась конопатая физиономия санитара, через секунду он, ловко вскочив с пола и отряхнувшись, встал перед нами, прищурив глаз и постукивая дубинкой по ладони.
– Ну, что?
– ехидно проговорил он, как бы примеряясь, кого огреть первым.
– В карцер захотели? Зовут как?!
– повелительно спросил он, повернувшись ко мне.
– Четырнадцать Двенадцать... Ой, нет. Четырнадцать Пятнадцать, - поправился я.
– Новенький?
– спросил он, осклабившись.
– Так точно!
– почему-то вытянувшись по-военному, ответил я.
– Первый день!
– Ладно, тогда прощаю.
– Душители свободы!
– бесстрашно выкрикнул Лукьяненко из смирительной рубашки.
– Сатрапы!
– А тебя, сволочь,...
– санитар наклонился к лежащему, - я тебя в следующий раз дубиной отделаю. Понял?!
– Лежачего не бьют, - бесстрашно ответил лежачий, но больше не говорил ни слова, потому что санитар заткнул ему рот пластмассовой грушей. Но фантастический дух его не был сломлен, он продолжал трясти кровать, пучить глаза и мычать неразборчивую нецензурщину в адрес санитара.
– Ты тоже смотри у меня, - погрозив мне дубиной, рыжий санитар вышел из палаты.
В подавленном состоянии я уселся на свою кровать. Внезапное появление санитара испортило настроение, подействовав на меня угнетающе, значит, от всевидящего ока администрации действительно никуда не скрыться.
Я заглянул под кровать, там уныло стояла пыльная утка. С писателями здесь не церемонились, и это было довольно неприятно, но в то же время я понимал, что иначе с ними нельзя. Писатели народ свободолюбивый и злобный - палец им в рот не клади, по тазобедренную кость отгрызут.
После обеда в палату стали собираться больные. Смурной мужик, по виду почвенник, с густой лопатообразной бородой посмотрел на меня хмуро и уселся на кровать рядом с фантастом Лукьяненко. Мне было как-то не по себе: к обычным психам я уже притерпелся, но еще не знал, чего ожидать от коллег. Собранные в большом количестве в одном месте, они могли представлять опасность и даже угрозу для здоровья.