Смирительная рубашка для гениев
Шрифт:
Санитары схватили меня за матерчатые ручки, оказавшиеся с двух сторон рубашки, и почти бегом потащили через отделение. Я озирался по сторонам, в надежде увидеть Анжелу, но ее нигде не было. Из-за того, что рубашка была до колен, удавалось делать только маленькие шажочки, поэтому, чтобы успеть за санитарами мне приходилось почти бежать.
Я шлепал босыми ногами по полу, но не ощущал холода... Меня тащили по коридорам отделений, волокли по каким-то лестницам, уводя все дальше и дальше от Анжелы - моей единственной любви.
В ПОЛНУЮ ТЬМУ - БЕССРОЧНО!
Наверное, на какое-то время я потерял сознание, потому что очнулся уже сидящим в кресле. Я был все так же в смирительной рубашке с грушей во рту, ноги пристегнуты ремнями к ножкам кресла, по обе стороны стояли санитары, их тяжелые руки лежали у меня на плечах, а в нескольких метрах передо мной стояла ширма. В глаза ударил свет прожекторов, я зажмурился, отвернул лицо. Откуда-то выскочившие двое убрали ширму... Сквозь яркий, слепящий свет я видел стол, сидящих за ним людей в белых халатах. Как мне казалось, они смотрели на меня холодно и безразлично.
– Вы многократно нарушали закон, Четырнадцать Пятнадцать, - строго сказал сидевший в центре.
– Вы нарушили закон больницы, - сказал другой.
Дальше говорили уже все без очередности, и я, оскаленными зубами с силой сжимая пластмассовую грушу, переводил обезумевшие глаза с одного на другого...
– Вы, Четырнадцать Пятнадцать, нарушили не только закон больницы, но и нашего демократического государства.
– Которое неустанно заботится о вас.
– Предоставляет ипотеку, кредиты в банке.
– Вы обвиняетесь в том, что во время пребывания в палате говорили о литературе.
– В нарушении режима.
– В том, что вы употребили непредназначенный вам обед.
– Чем нанесли больнице и нашему демократическому государству материальный ущерб.
– Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Молчите?..
– Вы обвиняетесь так же в том, что вступили в противоестественную любовную связь.
Я рванулся, чтобы встать, но стоявшие рядом санитары, ожидая этого, вдавили меня в стул. Сверкая глазами, замычал, завертел головой. Я бы им сейчас сказал!! Только бы мне выплюнуть изо рта грушу и освободить руки. Я бы им сказал!! Противоестественную связь!?
А они все продолжали мучить меня своими бесстрастными голосами.
– Вас обвиняют в несанкционированном переходе на другое отделение.
– В том, что вы разговаривали во сне.
– Думали на запрещенные темы.
– В том, что выбросили в унитаз прописанные вам таблетки...
– Это неслыханно!..
– Возмутительно!
– Что вы можете сказать в свое оправдание?!
Свет слепил глаза, руки, спина, затянутые в смирительную рубашку, онемели, груша душила. Я находился в состоянии близком к обмороку. Особенно невыносимы были эти монотонные голоса, непрестанно обвинявшие меня... голоса из преисподней... Что с Анжелой?! Где она?! Что с ней?!
– Все это говорит о вашей тяжелой психической болезни.
– Этих обвинений хватило бы на пожизненное заключение вас в психиатрической лечебнице. Как человека совершенно невменяемого.
– Или смертную казнь через четвертование.
– Или разрывание лошадьми.
– Вы нарушили слишком много демократических законов нашего капиталистического государства.
– Поэтому мы вынуждены.
– Слышите?! Мы просто обязаны наказать вас.
– Иначе все подумают, что психам все можно, и им за это ничего не будет.
– Хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой.
– Надеемся вы, Четырнадцать Пятнадцать, мужественно примете суровое наказание.
– Вы будете помещены в карцер.
– В полную тьму.
– В беспросветную тьму и забвение.
– Бессрочно.
Меня ужаснул не столько сам приговор, сколько срок, на который меня заключали в карцер. Я замычал и забился, всеми силами выказывая свое несогласие, пытаясь разорвать, усилием воли разорвать рукава смирительной рубашки. Но рубашка знала свое дело и держала меня крепко, и чем больше я сопротивлялся ее жарким объятиям, тем больше терял силы я, и тем сильнее становилась она.
– В карцер.
– Бессрочно.
Свет прожекторов погас, санитары задвинули ширму, отстегнули ремни, рывком поставили меня. Я потерял слишком много сил и еле удерживался на трясущихся ногах. Мы спустились по лестнице, распихивая больных, прошли по длинному коридору, пока не оказались в небольшой темной комнатушке. Здесь санитары сняли с меня смирительную рубашку. Я потянулся всем затекшим телом и глубоко вздохнул. Передо мной открыли железную дверь и, не дав опомниться, втолкнули в темноту. Дверь сзади закрылась, заскрежетал засов, и стало тихо.
Темно и тихо.
Часть 2
Глава 1
ПИСАТЕЛЬСКИЙ КАРЦЕР
Я стоял в полной темноте. Было жутко от потери ориентации в пространстве, а еще от неизвестности. Простоял я так, неверное, минут десять, потом вытянул руки, ощупал упругую, обтянутую дерматином стену, пол. Карцер, вероятно, весь был обит матами, чтобы писатели в порыве отчаяния не разбивали себе головы. Все предусмотрели, сволочи!
Нащупал тетрадь под пижамной курткой. На месте. Значит, ее опять не нашли. Я опустился на пол, прижался спиной к стене и загрустил. Сколько дней, месяцев, а, может, лет мне предстоит находиться в полном мраке и одиночестве? Темнота, окружавшая меня, была настолько плотной, что было безразлично, находишься ты в ней с открытыми или закрытыми глазами. Казалось, что и время течет в этом кромешном мраке как-то по-особенному. Медленнее или быстрее, но по-другому. Нужно конечно исследовать карцер, чтобы определить его размеры, но я потерял слишком много сил, и потом зачем... возможность у меня для этого еще будет, да и жутковато - вдруг там, в темноте, труп какого-нибудь писателя-классика. Что тогда делать?