Смоленский поход
Шрифт:
— Много сена запасли, как погляжу, — проговорил я.
— Воры корову со двора свели, а лошадь еще прежде с хозяином пропала, вот и осталось сено то, — устало проговорила хозяйка, довольно красивая еще женщина с маленькой девочкой на руках.
— Как же вы теперь?
— Как бог даст, — пожала она плечами, — мы то еще ничего, коза осталась, не пропадет дите, да Сенька взрослый уже прокормимся.
— Помещик есть у вас?
— Нет, боярич, мы люди вольные, не прогневайся, что угостить тебя нечем.
— Ничего страшного, мы люди не
— Спаси Христос.
Наскоро поев и разогнав царедворцев, дескать, без вас дышать нечем, я отнес хозяйке половину каравая хлеба и мешочек крупы с куском сала. Женщина приняла дар с благодарностью, но без подобострастия, чем сразу расположила к себе. Младший брат ее, лет двенадцати парнишка, тот самый которого она назвала уже взрослым, напротив взглянул волчонком, но ничего не сказал.
— Спасибо тебе добрый молодец за доброту, нечем только отблагодарить тебя.
— Молись за нас добрая женщина. Завтра нам в бой идти, божье заступничество в таком деле никому лишним не будет.
— Ты бы, боярич, не шел на сеновал. Там баня рядом, каменка топилась нынче, до утра не замерзнешь.
— А вот за это спасибо.
Пожелав хозяевам покойной ночи, я отправился на сеновал и завернувшись в шубу сразу заснул. Впрочем, сон мой был недолгим, каким то шестым чувством я почуял движение рядом с собой и еще не открыв толком глаза, схватился за рукоять допельфастера.
— Тише ты боярич, воев своих разбудишь, — услышал я шепот хозяйки.
— Ты чего, скаженная, тут же люди кругом.
— Спят твои ратники что сурки.
— А ты чего?
— Али не знаешь чего? Полгода вдовею при живом муже, а тебе в бой завтра идти…
— Как при живом, ты же сказала — пропал?
— Ага, вместе с лошадью к ворам и подался ирод, еще по осени. Казаком вольным похотел стать аспид. А ты молодой, красивый, жалко если убьют…
— Не убьют, я фартовый.
— А раз фартовый то чего ждешь?
В кромешной темноте я почувствовал, как ко мне под шубу скользнули немного загрубевшие от работы, но ласковые и теплые женские руки. Губы встретились с губами, и нас охватила страсть. Торопливо срывая друг с друга одежду мы сплели наши тела в немыслимый клубок и растворились друг в друге без остатка. Потом обессилившие, но довольные лежали рядом и болтали о каких-то пустяках. Потом как-то само собой перешли на ее жизнь.
— Не хотела я за него идти, да родители сговорились, куда денешься. Потом дочка Танечка родилась, а мои родители померли разом. И вовсе некуда стало деваться, да еще братишка вот сиротой остался, с нами жить стал. А он не любил меня, бил бывало, а потом и вовсе ушел. Тошно с ним постылым жить было, маетно, братика каждым куском хлеба попрекал. Может, убьют, прости меня господи!
Я слушал безыскусный рассказ молодой красивой женщины, которой захотелось немного тепла и ласки в серой беспроглядной жизни и помалкивал. Наконец ее рассказ подошел к концу, и она переключилась на меня.
— А
— Да.
— Никогда не бывала, а теперь и вовсе не погляжу с этой войной проклятой, да смутой. Когда она хоть кончится?
— Теперь скоро, царя вот выбрали, значит смуте скоро конец.
— А сказывали, что царем какого-то немца-басурманина выбрали, правда ли?
— Нет, он православный, — хмыкнул я.
— А ты его видел?
— А как же, как тебя. Да и ты, поди, видала, он же с нами сейчас пришел. Ты как рассветет, ворон не лови, а смотри во все глаза. Так царя и увидишь.
— Ой, да как же я его узнаю?
— Ну, это просто, у кого рожа самая злая тот и царь.
— Правда?
— Конечно, правда, посмотри на меня, разве эти глаза могут соврать?
— Ой, врешь ты все!
Утром, осторожно высвободившись из объятий, я быстро оделся и вышел во двор. Сладко потянувшись, я услышал скрип снега и, обернувшись, увидел невозмутимые лица Никиты Вельяминова и Анисима Пушкарева.
— Вы чего тут?
— Так сон твой охраняем, царь батюшка, — ответствовал стрелецкий полуголова.
— Я вижу как вы охраняете, — пробурчал я, — того и гляди лихие люди украдут государя вашего, а вы лиходеи и знать не будете.
— Грех тебе говорить такое Иван Федорович, нешто тебя потревожил кто, али помешал чему, — скроил умильную рожу Анисим.
— Видел все?
— А чего, дело молодое, а я не такой дурак как твой кравчий или стольники со спальниками-дармоедами. Скоро из царя схимника сделают!
— Анисим! — повысил голос Вельяминов.
— А чего Анисим? Я уже тридцать пять годов Анисим! Когда государыня из Стекольны* приедет, так то совсем другое дело будет, а сейчас оно и не грех вовсе!
— Так все, прекратили базар! Лучше расскажите, от лазутчиков вестей нет?
— Тихо все, государь, не знают воры о том, что мы идем.
— Тогда седлайте коней, нечего засиживаться!
Никита с Анисимом бросились выполнять распоряжение, а я обернулся и увидел, как на меня изумленными глазами смотрит хозяйка двора.
— Чего ты красавица смотришь так, будто чудо какое увидела?
— Они тебя государем назвали, — прошептала она еле слышно.
— Ну, вот видишь, и царя повидала.
— Прости государь, — кинулась молодая женщина в ноги.
— За что простить, али неладно получилось? Поднимайся, давай, застынешь чего доброго. Как зовут то тебя, красавица?
— Настею…
Услышав ее имя, я будто окаменел. Перед глазами проплыли картины прошлого, кабак на окраине Новгорода, схватка с его хозяином, наша жизнь в тереме, потом острог у поганого поля, рассказ Ксении и перекошенное от ужаса лицо Золтана Енеке. Наверное, вид мой в это время стал страшным, и Настя, невольно вскрикнув, отшатнулась от меня и прижалась к бревенчатой стене избы. В этот момент отворилась дверь, и из нее кубарем вылетел растрепанный и босой Сенька и опрометью бросился между нами, загородив сестру.