Смородинка (сборник)
Шрифт:
На этом месте тетя как-то жалко пожимала плечами. Эх, Тата, милая Тата, разве она могла бросить «нет», тем более безжалостное! А, может, все-таки могла? Кто поймет женское сердце! Может, бросила «нет» в надежде, что его сразу же опровергнут? Что «нет» сразу же накроется всеобъемлющим «да»? Что снова будут «песни и золото», любовь и счастье?! Не будут. Так же как не будут, не родятся дети, выплеснутые
Тетин голос становился глуше, но той странной глухостью, от которой звенели хрусталики на люстре. Внутреннее напряжение было таково, что папа не выдерживал и начинал мерить шагами коридор. Дина сжимала мамину руку и продолжала слушать.
И в тот год с весенними ветрами Из далеких океанских стран Белый бриг, наполненный дарами, Не привел красавец капитан. Девушка из маленькой таверны Целый день сидела у окна, И глаза пугливой дикой серны Налились слезами дополна.Как ни странно, эти слова тетя пела спокойно, даже равнодушно, опустив голову. Дине была видна только ровно подстриженная шапочка волос и белые костяшки пальцев. Так же, устало-равнодушно звучало дальше:
И никто не понимал в июне, Почему в заката поздний час Девушка из маленькой таверны Не сводила с моря грустных глаз.В этом месте Дина не выдерживала, и комок в горле превращался в две влажные полоски на щеках. Как же было жалко Тату, голосистую, веселую, единственную Тату! Как же было жалко девушку с пепельными косами, грустно смотревшую на закатное море! Дина знала, каким красивым оно бывает, но сейчас ей хотелось, чтобы капитан вернулся и простил девушке безжалостное «нет». И тогда Тата будет петь другие песни!
И никто не понимал в июле, Даже сам хозяин кабака: Девушка из маленькой таверны Бросилася в море с маяка.Дина весьма смутно представляла себе, что такое кабак, но его туповатый хозяин рисовался ей во всей красе. Толстый, потный от июльской жары, с голой грудью, поросшей редким седым волосом и в грязном фартуке, он, наверно, первым бежал узнать, почему девушка бросилась в море. Цокал языком, в ужасе воздевал руки к небу, на чем свет стоит ругал взбалмошность юных девиц и думал, как бы ему увильнуть от расследования. Но что там тревоги кабатчика, когда девушка с пепельными косами разбилась о скалы?! Что там сама Дина и все остальные, когда голос тети становился прозрачно-хрустальным, словно флейта?! Тата, Тата моя, — ты ли это поешь?! Может в горле у тебя серебряная трубка?!
ТакГолос падал каплей. Все ловили этот последний звук, пока он не растворялся в потемневших обоях. Все давно уже прикладывали к глазам влажные платки, но тут тетя подымала голову и улыбалась.
— Красавица моя! — бросалась мама к ней.
— Тата, ты чудо! Тебе надо петь! — вторили гости.
— Таточка, детка, деточка моя! — бормотала бабушка. А дедушка махал рукой и выходил из комнаты. Дина обнимала тетю.
— Тата, ты научишь меня играть на гитаре? Научишь?!
— Научу, научу, только не души меня! — отбивалась тетя.
— Тата ты обещала! Ну, Тата-а-а!..
Вот вам и счастье Дины. И если вам скажут, что это не так, что счастье — это всего лишь набор стандартных пожеланий здоровья, удачи, успехов и прочих благ — не верьте! Не верьте!! Счастье — это невыразимая легкость бытия, это умение улыбаться сквозь слезы. Улыбаться, чтобы не случилось. И жить, и верить, что завтра будет лучше, чем сегодня. И это завтра будет и для тебя.
… — Тата-а-а-а!!! — зовет взрослая, уставшая Дина сквозь толщу неимоверных лет и знает, что тетя услышит ее.
— Дина-а-а! — откликнется та. И не будет в ее голосе ни горечи, ни боли, ни оплывшей одинокой старости, ни скромной могилы, заросшей вьюнком и одуванчиками. Тетя будет живой, той же упруго-ладной тридцатисемилетней женщиной, смешливой и взрывной. Девушкой из маленькой таверны, некрасивой и прекрасной! Лучшей. Единственной в мире Татой.
Духи с запахом моря
Хороши осенние яблоки, чудо как хороши! Душистые, румяные, соком изнутри, словно фонарики, светятся! Вот тебе и бумажный ранет, и крепкий апорт, и нежная семеринка! А навалены-то на тележках разноцветными горками, не захочешь — залюбуешься! Залюбуешься — подойдешь!
Восьмилетний Руслан так и делал, шел за отцом вдоль базарных рядов, тащил за ним кулек с морковью и зеленью, а сам все на яблоки заглядывался. Наконец, отец устал окрикивать, шваркнул легонько сына по затылку, и сказал, будто отрезал:
— Ну, давай, только быстро. Какие хочешь, выбирай, и пошли.
Руслан протянул руку к глянцевитым красным с нежными зелеными бочками.
— Ого! — Худой длинный продавец хрипло засмеялся. — У твоего сына, дай Бог ему здоровья, хороший вкус. Самые лучшие выбрал.
Отец хмыкнул что-то неопределенное.
— Бери, сынок, бери, — заторопился продавец, отвешивая три кило. Яблоки сейчас самые полезные. Для крови, знаешь как хорошо.
— Руслан, так нельзя, — выговаривал отец по дороге. — Мама наша болеет, нам скорей домой надо, а ты задерживаешься. Неглупый вроде, сам понимать должен, а все равно одно и то же.
— Извини, папа, я нечаянно.
— Нечаянно. За «нечаянно», знаешь, что бывает?
— Бьют отчаянно — вздохнул мальчик.
— Вот, вот. Ладно, иди, яблочная твоя душа.
Отец подтолкнул его к деревянной двери. Когда-то она была голубой, нарядной с затейливым замком-щеколдой. Сейчас от нее, выцветшей, сильно тянуло лекарством. Впрочем, лекарством тянуло от всего во дворе: бледных гераней, старой огромной кастрюли с водой, даже от выщербленных белых кирпичей, которыми отец с матерью аккуратно огораживали скромные грядки с мятой и петрушкой. Да не просто аккуратно, а укладывали с фантазией, наискось, чтобы получилась зубчатая полоска-ограда.