Смотрящий по России
Шрифт:
— Э-эх, умеешь же ты убеждать! — улыбнулся старик и, махнув рукой, объявил: — Еду!
Заметив, каким красноречивым взглядом старик посматривает на бутылку, Владислав понимающе улыбнулся:
— Ты тут займись сборами, только недолго… Я внизу тебя обожду.
— Через минуту буду, — серьезно пообещал старик.
Варяг невольно ухмыльнулся, от прежней настороженности матерого волкодава не осталась и следа. Теперь перед ним был обыкновенный старикашка, живущий от пенсии к пенсии. Вполне предсказуем — достаточно было выставить на стол бутылку водки, чтобы узнать даже самую затаенную его мысль. Варяг был уверен, что как только захлопнется дверь, то старик крепенько наляжет на коньяк.
Пей, дедуля, главное, чтобы делу не навредить!
Спустившись вниз, Варяг увидел озабоченное лицо Тарантула. Начальник охраны нервно прохаживался перед подъездом, но нарушать приказа смотрящего не смел — контрольное время еще не истекло. Опасения Тарантула понятны — можно было припомнить немало случаев, когда обычный разговор заканчивался для одной из сторон похоронами. Даже и сейчас присутствовал некоторый элемент непредсказуемости — бывало, что на обычный вопрос о здоровьице человек в ответ получал пулю в голову.
И верно, старик не задержался, — распахнув дверь, предстал перед ними еще более хмельным и красным, словно с мороза. Подошедший Макс уверенно обхлопал его карманы, провел ладонями по бокам и по спине и, не обнаружив оружия, кивнул Тарантулу. Старик сделал вид, что не придал значения этому осмотру, но вот губы его неприязненно поджались.
Глянув на Варяга, он произнес:
— Я ведь людей сразу вижу, понял, что ты не из простых… Ты мне такие деньжищи сунул, что я теперь год могу горя не знать.
— Ладно, чего стоять, народ смотрит, — распахнув дверцу, Варяг удобно устроился в салоне «Мерседеса».
Через час с небольшим уже подъезжали на место. Расстояние по московским меркам небольшое. Не центр, конечно, но и глушью не назовешь. Глаз радовал незатейливый сельский пейзаж: скошенные луга, почерневшие избы, буренок не видать, но и так тоже ничего. Поодаль церквушка, взобравшаяся на косогор, а под ней — деревенское кладбище. Убогое, как и все вокруг, — с почерневшими деревянными крестами да неказистыми холмиками в облупленных оградах.
— Куда? — спросил Макс, сидевший за рулем.
— К воротам, — подсказал со своего места старик, чуток приподнявшись.
Всю дорогу он ехал молчком и, сидя у окна, лишь поглядывал на быстро менявшуюся панораму. Он выглядел несколько уныло и без конца ерзал на сиденье, будто сидел не на мягком кресле, а на кусте кактуса. Взбодрился он уже в деревне, едва увидев кладбищенскую ограду, — оно и понятно, конец дороги!
— Показывай, — сказал Варяг, когда старик выбрался из машины.
— А тут недалеко, — кивнул тот в угол кладбища, — сразу за той могилкой, что с ангелочками… Мы тогда так и не поняли, почему их здесь похоронили. Ведь родственники в Москве есть. Однако кто же спорить-то станет? — Старик уверенно пошел по узкой дорожке между оградок.
— Верно.
— А кладбище-то разрослось. — И, скорбно вздохнув, добавил: — Людишки-то умирают.
Старику наскучило одиночество, и сейчас его прорвало. Он просто не мог наговориться и очень радовался, что сумел овладеть вниманием своих спутников. Рассуждал о прожитой жизни, вспоминал «учебку» СМЕРШа и совсем некстати, забывая о том, что идет по кладбищу, мелко хихикал. Старик выглядел презабавно. Трудно было поверить, что этот заплесневелый грибок в молодости обладал огромной властью.
— Вот здесь они и лежат, — показал он рукой на невзрачные, запущенные могилы в углу кладбища. Ни вздоха, ни печали — лишь констатация факта.
Варяг подошел к первой могиле. Захоронение бедненькое, только холмик, обрамленный растрескавшимся цементным бордюром, да невысокая стела из жести с проржавленной звездой на вершине. Присев, Владислав прочитал подпорченную временем надпись: «Федот Никифорович Крепких». Год рождения и дата кончины стерты окончательно. Памятник выглядел так, как будто шагнул в современность из цивилизации шумеров.
Следующая могилка была такая же убогая. Видно, это национальная черта россиян — не любить мертвых. Закопали в яму, да и позабыли. Всмотревшись в надписи, Варяг не без труда все-таки прочитал дату смерти «…сентябрь… 1943 года».
Третья могила поросла бурьяном, изрядно провалилась, вокруг валялись куски цемента — некогда они были бордюром могилы.
Варяг сделал шаг к следующей могиле, четвертой. А это еще что? С креста на него смотрела фотография молодой женщины. И померла она не в былинные времена, а каких-то четыре года назад.
— А где же могила Голицына? — развернувшись, Владислав посмотрел на старика. — Здесь похоронена какая-то женщина.
Подошел Гурий Валерьевич, недоуменно фыркнув, признал:
— И верно, баба схоронена! А только одно я тебе скажу, здесь он был! Я сам гроб опускал. Еще и землицы горсточку бросил, как по православному обычаю положено.
— А могилу не могли, скажем, затоптать? — предположил Владислав. — Ведь столько лет прошло.
— Господь с тобой! — воскликнул старик. — Наступить — грех! А уж затоптать…
— А может, его перезахоронили?
— Да кому это надобно?
— Вот что, — повернулся Варяг к Максу, — наверняка здесь есть какой-нибудь сторож, разыщи его и приведи сюда.
— Сделаю, — мгновенно отреагировал Макс и едва ли не бегом заторопился к кладбищенской сторожке.
Минут через десять он привел сухонького старика с небольшой реденькой бороденкой, в старом, поношенном костюме, при галстуке, завязанном крупным узлом. Типичный деревенский интеллигент, какие еще встречаются в глубоких провинциях. Лицо с отпечатком интеллекта. Некогда он работал сельским учителем, а уже выйдя на пенсию, решил устроиться сторожем на кладбище: мертвецы — это не толпы бесшабашных подростков, с ними как-то поспокойнее.