Смотрящий по России
Шрифт:
К его облику никак не шел темно-синий галстук, завязанный на редкость безукоризненно, чувствовалось, что вывязывала узел рука мастера. Другой на его месте ослабил бы галстук да расстегнул ворот, чтобы вдохнуть полной грудью, но старик, видно, придерживался иного мнения и предпочитал испытывать неудобства. На воротнике рубашки виднелось свежее пятнышко грязи. Мелочь! Покойники на такие вещи внимания не обращают.
Вежливо ответив на его приветствие, Варяг спросил:
— На этом месте должно быть захоронение Петра Михайловича Голицына.
Старик, внимательно всмотревшись в гостя, хмыкнул:
— А вы, собственно, кто ему будете?
— Родственник… Племянник по материнской линии, — без улыбки ответил Варяг.
— А-а, — удовлетворенно протянул сторож. — А то тут тоже года два назад трое родственников к нему приходили, правда, по линии отца. — И уже тише, как бы рассуждая сам с собой: — Странно все это, тут до живых никому дела нет, а тут вдруг покойник понадобился.
Только сейчас, при ближайшем рассмотрении, стало заметно, что старик слегка пьян, — выдавали глаза, темные пуговки, сверкавшие будто бы от слез. Пил не с горя, а для веселья, чтобы мир крестов и могил не выглядел таким удручающим.
— Поклонились могилке-то? Ну, эти самые родственники…
— А чего ей кланяться-то, если покойника там нет, — усмехнулся сторож.
Брови Варяга изумленно вскинулись:
— Интересная получается история! Куда же он подевался?
— Хрен его знает, куда он запропастился, — боднул воздух бороденкой сторож и, понизив голос, добавил: — А только без лукавого здесь не обошлось.
— С чего это ты взял?
Взгляд Владислава остановился на ботинках старика, перепачканных глиной. Такое впечатление, что он совмещал должность сторожа и могильщика.
— В сорок третьем это было, осенью, как сейчас помню… Я тогда пацаном еще был. А только после похорон, на сороковой день, могила была разрыта, а пустой гроб рядом с ямой стоял. Вот так-то!
— Ну а дальше-то чего? — с интересом спросил Варяг.
— А ничего! — пожал плечами сторож. — Гроб мы сожгли.
— Зачем?
— Так положено. Чтобы нечисть всякая не заводилась. А яму засыпали. Потом в этом месте уже не хоронили, уж больно страшно, — понизил голос старик. — Вот только когда малость все позабылось, вот тогда мы Дуняшу здесь и погребли, — неторопливо и уж как-то очень картинно перекрестился он. — Угорела, сердешная, царствие ей небесное.
— Как так угорела?
— В гараже угорела, зимой, с дачником одним. Они того… для похабного дела в гараже заперлись. Холодно было, вот он двигатель-то и завел. От выхлопных газов угорели. Ему-то что, он мужик, — махнул рукой старик, — спрос не велик, — а она баба, — протянул он со значением, — да еще с двоими ребятишками. Как гараж-то отперли, так она в растопырку и лежит, а мужик на ней. В общем, срамота одна… хотя и жаль бабу, что там говорить! Я ее еще девчонкой знавал, красивая была. За ней парней половина села бегала, а она никому не давала. А потом по глупости за какого-то пьянчужку выскочила… Так вот, когда ее хоронили, родители Семена, мужа ее, даже на похороны невестки идти не пожелали. Вот так оно бывает. Если бы не это дело, может, она и в другом месте была бы похоронена, а так вот здесь. В общем, своим покоем она эту землицу от скверны избавила.
— Невеселую ты историю нам рассказал.
Сторож только скривился:
— Мы, чай, не на танцульках. Веселиться ни к чему. Что было, то и рассказал, — и по-деловому поинтересовался: — Вопросы будут еще, молодые люди? Я хоть и сторож, но временем своим дорожу. Дела, знаете ли.
— Спасибо, батя, — поблагодарил его Варяг.
Глаза сторожа малость потускнели, он имел основания рассчитывать на нечто большее, чем обыкновенная благодарность. Пробурчав в сердцах что-то неодобрительное, он побрел в сторожку.
— Странно все это, — заметил Тарантул, когда сторож отошел на значительное расстояние.
Варяг не ответил, присев, снова принялся рассматривать надгробие.
— Посмотри-ка сюда, — показал он на основание стелы. — Ничего не заметил?
— Кажется, как будто кто-то двигал памятник.
— Верно. Но не только двигал, но еще и подкапывал, причем совсем недавно. Ты посмотри сюда, свежей землицы понабросали. Покойничка побеспокоить хотели. Да, видно, кто-то их спугнул.
— Не обошлось здесь без сторожа.
— Возможно.
— Надо бы его с пристрастием допросить. Обязательно колонется.
— Пока не надо. — Варяг повернулся к Гурию Валерьевичу. — А ты что на это скажешь?
— А чего мне говорить-то. Темное дело! Я вам показал, а вы решайте.
— Да… Все-таки пойдем, навестим сторожа, — кивнул Варяг Тарантулу.
Сторож наливал водку в граненый стакан. Он даже не обернулся на скрип двери. Когда водка слегка выплеснулась через край стакана, он осторожно и, будто бы стесняясь присутствующих, выпил. После чего, одобрительно крякнув, тряхнул стаканом, стряхнув на темный пол последние капли. Прерывать старика было жаль, он словно колдовал и был верховным магом нехитрого застолья. Однако дела требовали.
— Старик, объясни мне, почему одну из этих могил хотели разрыть?
— А я почем знаю, — недружелюбно огрызнулся дедуля. — Ничего я не видел, ничего не слышал…
Варяг слегка заскучал. Опять тот самый случай, когда уговаривать бесполезно. Деньги? У иных людей есть твердые принципы, заставляющие их отказываться от очень существенной суммы. Сторож, похоже, был из той самой несговорчивой породы упрямцев. Можно было бы пригрозить старику раскаленным утюгом или серией ударов по почкам. Специалистов по развязыванию языков хватает в любой бригаде, в достатке их было и у Варяга. Собственно, и дело-то не очень хитрое, — знай, забивай в мякоть острые предметы. Язык от подобного обращения развязывается сам собой. Но душа к зверствам не лежала, разве что в крайнем случае.
На столе — селедочка, репчатый лучок… Еда самая что ни на есть бесхитростная, но вот зато закусь отменная. И рыбку старик любил, видно сразу, — селедку ел с завидным аппетитом.
— В общем, так, старик, зверств никаких не будет, обещаю. Надо уважать старость. Ты умрешь без мучений. — Варяг посмотрел на Тарантула, тот, поняв его без слов, вытащил «вальтер» и прицелился в голову старика. — Считаю до пяти…
Удивительно, но страха в глазах сторожа Варяг не увидел. Обида присутствовала — уголки губ опустились, вокруг рта прорезались длинные морщины в виде подковы. Умирать было грустно, тем более в такой погожий день, да еще со стаканом в руке, при хорошем аппетите и отменной закуси.