Смуглая леди (сборник)
Шрифт:
– Вот поэтому я и нагружаю свой фургон, что я благоразумный человек, - сказал
Шекспир, отдуваясь.
– Именно поэтому. Вы же знаете, что такое "нагрузить фургон"?
Волк кивнул головой.
"Нагружал свой фургон" Шекспир уже дважды.
Первый раз - когда во время чумы парламент на три года закрыл все театры и актерам
пришлось ехать за границу, и второй раз, лет двенадцать тому назад, - когда в Лондоне
появились детские труппы. Успех их был потрясающий, и актеры
секрет. Все в этих театрах, все было как в настоящих, только хуже. По сцене двигались, неумеренно махая руками и завывая, карликовые короли, замаскированные крошечные
пираты, наемные убийцы, малюсенькие принцессы, рыцари, монахи, арабы и любовники.
Все, что полагалось по пьесе, дети проделывали до конца добросовестно, - они изрыгали
чертовщину, говорили непристойности, резались в карты, блудодействовали, убивали и
даже вырывали из груди сердце убитого, но ручка у убийцы была тонкая, детская, с
пальчиками, перетянутыми ниточкой, а из-под злодейски рыжих лохматых париков
светились чистые, то по-детски сконфуженные, то детски восторженные глаза; у блудниц
же были голубые жилки на височках, тоненькая, наивная шейка, и у всех без исключения -
звонкие, чистые голоса. Репертуар для детских трупп подбирался самый что ни на есть
свирепый - убийства, отцеубийства, кровосмешение, вызывание духов, но детские голоса
побеждали все - и кровь, и грязь, и блуд, зритель уходил из театра довольный и
очищенный от всей скверны. И тогда большие мрачные театры взрослых опустели.
Актеры закрыли их ворота на замок, забрали костюмы да и поехали искать счастья по
графствам. "Дети оттеснили всех, даже Геркулеса со своей ношей", - писал Шекспир о
"Глобусе". Вот именно тогда они и встретились, молодой Волк и молодой Шекспир.
– Ну что ж, - сказал Волк, подумав, - пусть будет так. Вы правы, "отцветают первыми
те цветы, которые зацветают первыми". Вы достаточно поработали - у вас два дома...
Шекспир сердито засмеялся.
– Вот в этом-то и все дело! Дома-то и тянут меня на дно. Юдифь говорит: "Ну, когда у
тебя не было за душой ни гроша и мы жили на матушкино приданое..." Вы слышите, "на
матушкино приданое"! Это все тетки Хатвей им вбивают в голову. Так вот, им понятно, зачем тогда я сунулся в клоуны. Ну что удерживает меня теперь, когда у меня есть деньги?
Ведь мы для них все клоуны - что я, что Бербедж, что король джиги Кемп, - разницы-то
нет! Они всех бы нас засунули под один колпак.
– Он протянул Волку стакан и сердито
приказал: - Налейте! Вы еще будете, Джемс, дурить!
Волк налил, и они выпили еще по стакану.
– В прошлом году было такое, - продолжал Шекспир, - приходит
очень уважаемое лицо. Ольдермен или пастор, уж не знаю, для меня же все тайна. Так вот, приходит это очень уважаемое лицо и говорит моей старухе: "Вы мать почтенного и
богобоязненного семейства, ваши дочери - лучшее украшение нашей апостольской церкви, а ваш супруг за пенни представляет дьявола возле кабачка рыжего Джона". Вот видите, какое дело! И моя старуха плачет и говорит соседям: "Я знаю, что господня десница на
мне и на моих детях".
– Вы ей и ее детям заработали дворянство, возмутился Волк, - про это-то она, по
крайней мере, помнит?
– И теперь насчет дворянства, - продолжал Шекспир.
– Моя старуха, конечно, ему это
сейчас же и выпалила, - так знаете, что он ей ответил?" - Милорды своим шутам и не то
дают, но Бог в судный день отворотится от такого дворянина". Эти старые надутые дурни, оказывается, знают, кого Бог спасет, кого осудит!
– Он швырнул в сердцах по столу стакан
и продолжал: - На достопочтенного сэра можно было бы, конечно, и плюнуть, как он этого
и заслуживает, но тут другое: Юдифь-то все не замужем. Когда Сюзанна выходила за
доктора Холла, у Юдифи целую неделю обмирало сердце, болела голова, и она ходила с
опухшими глазами. Я в то время этому не придал значения: ладно, мол, еще время-то
будет, успеет выскочить. Но вот прошло пять лет, а она все в девках. И говорит: "Это все
твой чертов театр, чтоб он сгорел!" Ну вот, он наконец сгорел, и я приехал, чтоб ее выдать
замуж.
Волк сидел молчаливый и хмурый. Он хорошо знал Юдифь. Это была рослая,
белобрысая, перезрелая девка, такая тяжелая и злая, что когда она шла, то на столе и
полках дребезжала посуда. Она, конечно, и не такое еще могла выпалить.
– "Чтоб он сгорел"!
– угрюмо повторил Волк.
– И ведь не знает ни одной вашей
строчки.
– Одну 'знает, - ответил угрюмо Шекспир.
– В прошлом году, как я только приехал, она
мне ее и преподнесла. Вот: "Я должна танцевать босиком на свадьбе моей сестры и из-за
вашей глупости водить обезьян в ад".
Волк покачал головой, - видно, кто-то из стратфордцев подобрал этой ведьме
подходящую цитату: "Водить обезьян в ад" - это и значило сидеть в девках.
– Это, наверное, ее доктор подучивает, - сказал он.
– Возможно, - сейчас же равнодушно согласился Шекспир.
– Возможно и доктор, я его
плохо знаю. Так вот, для того чтобы она не "водила обезьян в ад", я и возвращаюсь. Раз уж
нажил два дома и народил дочек, ничего не поделаешь, тогда возвращайся и уж сиди