Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников
Шрифт:
Чтобы возможно более точно раскрыть смысл указа 7 марта 1607 г., надо конкретизировать вопрос, какие группы внутри холопства имелись в виду в первую очередь. И. И. Смирнов считал, что закон 1607 г. защищал те элементы (прежде всего из состава городского населения), которым служба в «добровольных холопах» угрожала насильственным закабалением. Такое толкование закона кажется слишком неопределенным.
Первое уложение о кабальных людях власти разработали и ввели в разгар народных волнений 80-х гг. XVI в., в которых участвовала служилая мелкота и боевые холопы. С 1 июля 1586 г., гласила запись в книгах Разрядного приказа, «начали кабалы имать на служивые люди и в книги записывать».{488} Для разорившихся мелкопоместных или беспоместных детей боярских единственной возможностью сохранить свою принадлежность к военному сословию было поступление в вооруженную свиту бояр и богатых дворян в качестве кабального или добровольного слуги. По закону 1586 г. кабальные сделки подлежали обязательной регистрации в приказе в присутствии кабального и если выяснялось, что кабала взята принудительно, сделка объявлялась недействительной.{489}
Уложение 1586 г. было утверждено Боярской думой, руководство которой в то время осуществляли И. П. Шуйский, В. И. Шуйский и его братья. Смысл закона сводился к тому, что обедневшие служилые люди получили гарантии против вопиющих злоупотреблений, связанных с их переходом в боярские свиты.{490}
В правление Бориса Годунова в 1597 г. власти разработали новое уложение о кабальных людях. Уложение лишило кабального права на освобождение путем выплаты долга господину и в то же время ввело принцип обязательного освобождения кабальных после смерти господина, тем самым резко разграничив новый вид холопства и старые наследственные формы холопства (рабства). Власти учитывали как требования со стороны многочисленных боевых кабальных слуг, так и интересы воинской службы в целом. Смерть дворянина исключала из состава поместного ополчения всех его военных послужильцев разом, поскольку свита не могла функционировать без сюзерена. Интересы службы требовали, чтобы такая свита была немедленно распущена, с тем чтобы ее члены могли поступить на службу к другим феодалам.
Политика Годунова приносила в жертву интересы разорившейся служилой мелкоты и ориентировалась на основной слой дворян, несших службу в ополчении «конно, людно и оружно». Новое уложение аннулировало уступки служилой мелкоте, сделанные в 1586 г. По уложению 1597 г., господин, содержавший «добровольного» слугу (военного послужильца, прежде всего) более полугода, мог оформить на него служилую кабалу даже вопреки его воле.{491} Отныне разорившийся служилый человек лишался возможности пережить лихую годину, найдя прибежище на боярском дворе в качестве добровольного слуги (боярского приказчика или боевого послужильца). В ликвидации добровольной военной и прочей частной службы наиболее резко проявился крепостнический дух законодательства конца XVI в.
В разгар Смуты Василий Шуйский отменил закон Бориса Годунова о ликвидации добровольной службы и тем самым подтвердил принцип добровольности заключения кабальной сделки, провозглашенный в первом уложении о кабальных, в утверждении которого участвовали Шуйские.
Указ 1607 г. предписывал отказывать в иске дворянам, пытавшимся закабалить своих вольных слуг через Холопий приказ: «И тех добровольных холопей государь царь и великий князь Василей Ивановичь всеа Русии велел распрашивати: сколько он у тех государей своих добровольно служит? — гласил закон. — Да будет которые добровольные холопы в распросе скажут, что служат полгода, или год, или больши, а кабал дати не хотят, ино тех добровольных холопей в неволю давати не велеть».{492}
Указ 1607 г. имел четкий политический смысл. Царь Василий выступил в роли защитника мелкого разоренного служилого люда, боевых послужильцев и прочих слуг, представлявших в силу своего неустойчивого социального положения горючий материал для мятежей и восстаний.
Дворянские публицисты — от Ивана Пересветова до Авраамия Палицына — решительно протестовали против такого несправедливого и пагубного явления, как «порабощение» служилых людей.
«Великое разорение» конца XVI в. и трехлетний голод начала XVII в. привели к деклассированию многих мелких землевладельцев. Используя их бедствия, писал А. Палицын, вельможи «многих людей себе введше служити», не только простых, но и издавна владевших «селы и вотчины, наипаче же избранных меченосцов». А. Палицын отметил, что такое порабощение «в неволю» детей боярских началось при царе Федоре Ивановиче. Страшный голод 1601–1603 гг. усугубил дворянское «оскудение». Нередко землевладельцы, не имея возможности прокормить своих холопов, прогоняли их со двора, обрекая на голодную смерть. Многие из холопов умерли, а боевые холопы, «иже на конех обыкше и к воинскому делу искусни, сии к великому греху уклоняхуся, во грады бо… украйныя отхождаху. И аще и не вкупе, но боле двадесяти тысяч сицевых воров обретшеся по мнозе времени во осаде в сидении в Колуге и в Туле».{493} Поместное ополчение включало до 20–30 тыс. боевых холопов. Если верить Палицыну, почти все они «аще и не вкупе» (не все разом) оказались в лагере Болотникова. Как видно, дворянский писатель не избежал преувеличения. Но основную тенденцию он подметил достаточно верно.
Болотников имел примерно двадцатитысячную армию, значительную часть которой составляли казаки. Свидетельство А. Палицына не следует понимать так, что в повстанческой армии помимо множества казаков было еще и 20 тыс. беглых холопов, которые, таким образом, были главной движущей силой восстания Болотникова.
В 1600 г. Годунов подверг опале бояр Романовых, Черкасских и их родню, а их вооруженные свиты распустил, запретив кому бы то ни было принимать на службу романовских послужильцев. Большое число холопов лишилось средств к существованию в период голода 1601–1603 гг. Окраины были населены вольными казаками. Беглые постоянно пополняли их станицы, становясь казаками. «По мнозе времени» они превращались в «старых» казаков. Время голода было временем массового бегства холопов на «украины». С началом гражданской войны поток хлынул в обратную сторону. Холопы возвращались на Русь как вольные казаки. А. Палицын не называл «сицевых воров» (беглых боевых холопов), соединившихся в Туле и Калуге, казаками. Но на то были свои причины.
«Сказание» Палицына неизбежно отразило политические тенденции, преобладавшие в момент написания этого сочинения. Современники не могли не знать того, что ведущей силой в армии повстанцев в Туле и Калуге были казаки. В дальнейшем очень многие из них перекочевали из лагеря «злодейственных гадов» в лагерь защитников отечества и борцов против «поганых латынян». В 1611–1612 гг. казацкие таборы мужественно сражались с врагами, пока не изгнали их из Москвы. Келарь Троице-Сергиева монастыря не только участвовал в земской освободительной борьбе, но и поддерживал тесные дружеские отношения с казацкими атаманами. Он взялся за написание «Сказания» в то время, когда официальные власти старались привлечь участников освободительной борьбы на государеву службу и наделяли атаманов и «старых» казаков (в массе бывших болотниковцев) поместьями.{494} Обличать этих казаков за их давнее участие вместе с Болотниковым в обороне Тулы и Калуги было неуместно.
Вольные казаки сыграли выдающуюся роль как в повстанческом движении 1606–1607 гг., так и в освободительном движении 1611–1612 гг. Казачество пополнялось выходцами из самых различных слоев русского общества, и потому оно было исключительно пестрым по своему составу. Среди жителей вольных казачьих станиц можно было встретить беглых крестьян и посадских, гулящих людей, ярыжек и даже детей боярских, потерпевших крушение на государевой службе. Выходцами из дворян были донской атаман С. Чертенский, князь И. Друцкий и др.{495} И все же не дворяне, а беглые холопы — военные послужильцы сыграли ведущую роль в формировании и пополнении вооруженных казацких общин, со временем трансформировавшихся в Войско Донское, Войско Волжское, Яицкое и Терское. Значение боевых холопов определялось тем, что в отличие от других представителей низших слоев они имели военный опыт и располагали оружием.
На протяжении XVI в. царские дипломаты многократно заявляли о том, что казаки — это беглые боярские холопы. В 1602–1604 гг. они прямо обвиняли беглых холопов — казаков в разбое. Можно было бы не придавать значения подобного рода заявлениям, но они подтверждаются сведениями, исходившими из среды самих казаков. Герои «Повести об Азовском сидении», сочиненной казаками, характеризовали свое прошлое весьма недвусмысленно: «Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства неволного, от бояр и дворян государевых».{496} Подтверждением их слов могут служить показания осведомленных современников из числа русских людей и иностранцев. Так, И. Масса писал, что «в казаки шли по большей части убежавшие от своих господ холопы (Knecht)».{497} Автор «Хронографа» начала XVII в. называл казаков беглыми холопами и ярыжными ворами.{498}
Дополнительные факты можно найти в материалах допросов «царевича Петра» 1607 г. По словам «Петра», из пяти «старых» казаков, затеявших самозванческую интригу на Тереке в 1606 г., двое были боярскими холопами.{499} Можно сослаться также на расспросные речи казаков, занесенные в кабальные книги конца XVI— начала XVII в. Некто Спиридон Фомин показал в 1599 г., что прежде служил в холопах у сына боярского Андрея Быкасова на Москве, «а как на Ондрея пришла государева опала (в 1588. — Р. С.) и их холопов роспустили на волю, а он был в казаках на поле..»{500}.