Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников
Шрифт:
Конрад Буссов, будучи в лагере Болотникова, узнал многое такое, о чем другие современники не слыхивали. Ему стало известно, что Болотников многократно пытался вызвать «государя» из-за рубежа, а затем, убедившись в бесполезности этих попыток, направил письмо в Самбор, предлагая, чтобы кто-нибудь из близких Юрия Мнишека выдал себя за «Дмитрия» и поспешил в Россию, чтобы вызволить своих сторонников из беды. Попытки Болотникова гальванизировать самозванческую интригу с помощью владельцев Самбора не принесли успеха.
Авторы русских сказаний подозревали, что вожди восстания прямо участвовали в подготовке Лжедмитрия II. Один из них возлагал на «царевича Петра» прямую ответственность за новую авантюру.
И все же подозрения насчет причастности «Петра» к самозванческой интриге, по-видимому, имели под собой основание. Не только Болотников, но и «Петр» понимали, что отсутствие фигуры «царя» стало помехой дальнейшему развитию повстанческого движения. А. Сапега, беседовавший с «Петром» в Орше, отметил, что «царевич» прибыл в Белоруссию на поиски «Дмитрия». Итак, Болотников рассчитывал на то, что за подготовку нового «Дмитрия» возьмутся в Самборе. Будучи в Путивле, «Петр» располагал более полной информацией о положении дел в Польше, и потому он отказался от поездки в Самбор и отправился разыскивать царя в Белоруссию.
Можно указать на небольшое, но многозначительное совпадение. Из письма А. Сапеги, написанного в самом конце 1606 г., следует, что «царевича Петра» в его поездке по Белоруссии сопровождали шляхтичи пан Зенович и пан Сенкевич. Прошло совсем немного времени, и названный пан Зенович проводил за московский рубеж «царя Дмитрия», которого так упорно искал в Белоруссии «Петр».
Отмеченное совпадение едва ли носило случайный характер. Если Болотников обращался в Самбор с просьбой выставить нового самозванца, то что мешало «царевичу Петру» адресовать аналогичную просьбу ветеранам Лжедмитрия I из Восточной Белоруссии?
История нового самозванца, получившего в историографии имя Лжедмитрия II (в действительности его следовало бы именовать Лжедмитрием III), представляется запутанной и неясной. Власти предпринимали многократные попытки к тому, чтобы выяснить личность нового «вора», но добились немногого.
Наибольшую осведомленность насчет происхождения Лжедмитрия II проявили иностранцы, наблюдавшие за первыми его шагами в Белоруссии, либо служившие при нем в Тушине. К. Буссов лично знал Лжедмитрия II, и ему удалось установить некоторые точные факты из его ранней биографии. Самозванец, по словам Буссова, был «слугой попа» и школьным учителем в Шклове в Белоруссии.{520} Из Шклова учитель перебрался в Могилев.
Самое подробное и, по-видимому, удачное расследование о самозванце произвел белорусский священник из села Баркулабова под Могилевом, составивший подробную летопись. Белорусский летописец хорошо знал среду, из которой вышел «вор», и его рассказ согласуется с версией Буссова в двух основных пунктах: самозванец был учителем из Шклова, а после переезда в Могилев прислуживал местному священнику. Совпадение двух источников различного происхождения очень важно само по себе. Буссов имел возможность беседовать с белорусскими шляхтичами, сопровождавшими Лжедмитрия II с первых дней. Белорусский летописец либо сам наблюдал жизнь «вора» в Могилеве, либо описал его историю со слов очевидца. Он уточнил места, где учительствовал будущий «Дмитрий», назвал по имени священника, которому тот прислуживал, описал его внешний вид. «Бо тот Дмитр Нагий, — записал он, — напервеи у попа шкловского именем, дети грамоте учил, школу держал; а потом до Могилева пришел, также у священника Федора Сасиновича Николского у селе дети учил». Учительский труд плохо кормил, и бродячий учитель нашел дополнительный заработок в доме у попа Терешка, «который проскуры заведал при церкви святого Николы» в Могилеве. Учитель «прихожувал до того Терешка час немалый, каждому забегаючи, послугуючи; а (и) мел на собе оденье плохое, кожух плохий, шлык баряный, в лете в том ходил».{521} Как видно, новый самозванец был в полном смысле слова выходцем из народа. Потертый кожух и баранья шапка, которую он носил и зимой и летом, указывали на принадлежность самозванца к неимущим низам.
По словам польских иезуитов, бродячий учитель, прислуживавший в доме священника в Могилеве, дошел до крайней нужды. За неблагонравное поведение священник высек его и выгнал из дома.{522} Бродяга оказался на улице без куска хлеба. В этот момент его и заприметили ветераны московского похода Лжедмитрия I. Один из них, пан Меховецкий, обратил внимание на то, что голодранец «телосложением похож на покойного царя».{523} Угодливость и трусость боролись в душе учителя. Невзирая на нужду, он не сразу поддался на уговоры Меховецкого и его друзей. Участь Отрепьева пугала его.
Будучи опознан в Могилеве как «царь», учитель «в тот час з Могилева на село Онисковича Сидоровича аж до Пропойска увышол; там же у Пропойску были его поймали во везенью седел».{524} Побег из Могилева в Пропойск не спас его. Меховецкий имел влиятельных сообщников и единомышленников в лице местных чиновников из Пропойска и Чечерска пана Зеновича и пана Рагозы. Благодаря этому обстоятельству он получил возможность шантажировать арестованного бродягу. Учитель был поставлен перед выбором: либо заживо сгнить в тюрьме (его могли также и повесить как московского лазутчика), либо податься в цари. В конце концов он выбрал корону.
Белорусские, польские и русские источники примерно одинаково излагают обстоятельства появления Лжедмитрия II в России. При самозванце не было никаких иноземных воинских сил. По словам польского современника Н. Мархоцкого, служившего Лжедмитрию II, претендент явился в Стародуб в сопровождении торговца из Пропойска Грицко. (Тот же автор замечает, что знал его потом как подскарбия — казначея тушинского). Кроме Грицка «вора» провожал пан Рагозинский, староста (войт) того же городка Пропойска.{525}
Буссов подтверждает польскую версию о том, что Лжедмитрий II перешел границу в сопровождении Григория (Грицка) Кашинца, а также подьячего Алексея.{526}
По словам русского летописца, самозванец явился в Стародуб в сопровождении человека, который «сказался московской подьячей Олешка Рукин, а иные сказывают (он был. — Р. С.) детина».{527} В среде московских приказных в XVII в. встречались подьячие Рукины.{528}Но столичный летописец выражал сомнение, не был ли спутник самозванца простолюдином — слугой.
Кроме московского летописца фамилию Рукин сообщает также хорунжий Будила, один из главных сподвижников Лжедмитрия II в начале войны.{529}
Автор белорусской летописи жил в Баркулабове между Пропойском и Чечерском. Он хорошо знал местные власти и с наибольшими подробностями описал исход «Дмитрия» в Россию. После освобождения из тюрьмы в Пропойске, повествует летописец, «пан Рагоза (или Рагозинский. — Р. С.), врядник чечерский, за ведомостью пана своего его милости Зеновича, старосту чечерского, оного Дмитра Нагого на Попову гору, то есть за границу московскую пустил, со слугами своими его пропровадил».{530}