Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников
Шрифт:
На стародубском «воре» лежало клеймо выходца из низших сословий. Другое затруднение заключалось в том, что он нисколько не походил на Отрепьева. Шкловский бродяга был таким же низкорослым, как убитый самозванец. Но этим и исчерпывалось все сходство. У самборского «вора» на лице росли бородавки, у могилевского не было даже этой приметы.
Шкловский учитель боялся разоблачения и поэтому счел благоразумным не появляться в городах Северской Украины Путивле или Чернигове, население которых хорошо знало Лжедмитрия I.
Новый самозванец предпочел остановиться в небольшом городке Стародубе, не имевшем ни каменной крепости, ни крупного посада. Однако он сам или же его покровители тотчас разослали агентов в главные северские города, чтобы заручиться их поддержкой. Один из них, некто Александр объехал несколько северских замков, объявляя повсюду о появлении «Дмитрия», «пока не был задержан в Путивле». Путивляне отправили Александра в Стародуб с несколькими десятками детей боярских, повелев найти «царя».{543} По словам Будилы, слуга «Дмитрия» Рукин был взят в Чернигове и отправлен в Стародуб для поисков государя.{544} И Будила, и Мархоцкий одинаково утверждали, что агентов заставили указать на «Дмитрия», угрожая пыткой. По русским источникам, подьячий Рукин был взят к пытке и лишь тогда указал на «царя».{545}
Некогда Отрепьев притворился смертельно больным и на исповеди открыл священнику тайну своего царского происхождения. Повстанцы избрали иные средства. Они собрали народ и имитировали пытки, чтобы убедить Стародубцев в подлинности царя.
Характерные подробности сообщил в своей «Хронике» Буссов, долгое время служивший Лжедмитрию II в Тушине. По Буссову, агитируя в пользу «Дмитрия» «Нагой» и его подручные заявляли, что со дня на день в Стародуб прибудет пан Меховецкий с многотысячным отрядом конницы. Однако обещанная подмога, в которой восставшие крайне нуждались, не появлялась, и тогда стародубцы арестовали слугу Алексея (очевидно, Рукина) и Григория (Грицка) заодно с «Нагим» и повели все трех на дыбу. Палач будто бы исполосовал спину Алешки кнутом, прежде чем тот указал стародубцам на царя. Народ повалился в ноги государю, и по всему городу ударили в колокола.{546} По другой версии, палач приготовился поднять на дыбу самого «Нагого», но тот схватился за палку и обрушился на Стародубцев с бранью, которая окончательно убедила всех, что перед ними истинный царь.{547}
Как бы то ни было, провозглашению Лжедмитрия II царем предшествовала тщательно подготовленная инсценировка, в которой участвовали как предводители повстанцев, так и белорусские покровители самозванца. Главным действующим лицом инсценировки был Иван Заруцкий. Он первым заявил о признании «Дмитрия» царем, «воздал ему царские почести» и передал письма. Буссов не уточняет, от кого были письма. Из текста его «Хроники» следует, что Заруцкий прибыл в Стародуб из Тулы, где находились «царевич Петр» и Болотников. Передача писем окончательно удостоверяет причастность вождей восстания к подготовке нового самозванца.
Доказательством сговора восставших с польскими сообщниками Лжедмитрия II служит то, что в самый день его «воцарения» в Стародуб прибыл пан Меховецкий с отрядом нанятых солдат. Появление внушительной военной силы заставило замолчать всех сомневавшихся.
Один из наемников пан Харлецкий в письме от 9(19) октября 1607 г. удостоверил тот факт, что пан Меховецкий, едва услышал о признании царя, «в тот же день вступил в Стародуб с 5000 поляков, из коих впрочем немногие были порядочно вооружены».{548} Как видно, отряд не был чисто шляхетским по своему составу: лишь у немногих было хорошее оружие, которое обычно имели все дворяне.
Цифра, приведенная в письме Харлецкого, — 5 тыс. солдат принята в литературе.{549} Но достоверность этой цифры кажется сомнительной. По словам белорусского летописца, сразу после провозглашения царем Дмитрия «конного люду семьсот до него прибегло».{550} Приведенную цифру следует признать более достоверной. Большинство современников считали Лжедмитрия II москалем либо выходцем из пределов Московии. Буссов писал, что «царик» был по рождению московит, но давно жил в Белоруссии и потому умел чисто говорить, читать и писать по-русски и по-польски.{551} Иезуиты произвели собственное дознание о происхождении самозванца и пришли к неожиданным выводам. Они утверждали, что имя сына Грозного принял некто Богданка, крещеный еврей, служивший писцом при Лжедмитрии I. Иезуиты весьма точно описали жизнь самозванца в Могилеве и его заключение в тюрьму.{552}
После восшествия на престол в 1613 г. Михаил Романов официально подтвердил версию о еврейском происхождении тушинского вора.{553} Филарет Романов долгое время служил самозванцу в Тушине и знал его очень хорошо, так что Романовы говорили не с чужого голоса.
Сохранилась польская гравюра XVII в. с изображением портрета самозванца. Польский художник запечатлел лицо человека, обладавшего характерной внешностью. Гравюра подтверждает достоверность версии о происхождении Лжедмитрия II, выдвинутой Романовыми и польскими иезуитами независимо друг от друга.
После гибели Лжедмитрия II стали толковать, что в бумагах убитого нашли талмуд и еврейские письмена. Царя в России называли светочем православия. Смута все перевернула. Лжедмитрий I оказался тайным католиком, «тушинский вор» — тайным иудеем.
Отрепьев происходил из детей боярских и его политика носила четко выраженный продворянский характер, что сказывалось прямо или косвенно на оценке писателей Смутного времени. Лжедмитрий II происходил из низов, и поэтому его посягательства на власть вызывали крайнее негодование дворянских писателей. Оценка современников оказала определенное влияние на историографическую традицию. Лжедмитрий I, писал С. Ф. Платонов, «имел вид серьезного и искреннего претендента на престол. Он умел воодушевить своим делом воинские массы, умел подчинить их своим воинским приказаниям и обуздать дисциплиной», «он был действительным руководителем поднятого им движения»; совсем иным был Лжедмитрий II, которому «присвоили меткое прозвище Вора»: он «вышел на свое дело из пропойской тюрьмы и объявил себя царем на стародубской площади под страхом побоев и пытки»; «не он руководил толпами своих сторонников и подданных, а, напротив, они его влекли за собой в своем стихийном брожении, мотивом которого был не интерес претендента, а собственные интересы его отрядов»; «свое название Вора он и снискал именно потому, что все части его войска одинаково отличались, по московской оценке, «воровскими» свойствами».{554}
Лжедмитрий II едва ли имел какие бы то ни было политические взгляды или политическую программу, когда оказался в лагере восставших. Тем не менее ему суждено было стать знаменем повстанческого движения. Наступил особый этап гражданской войны, имевший свои характерные черты.
К исходу весны 1607 г. Шуйский добился значительных успехов в борьбе с повстанцами. Отряды восставших отступили от стен Нижнего Новгорода, покинули Коломну и Каширу, Серпухов и Алексин на подступах к Москве. Власть царя Василия признали Муром, Арзамас, Алатырь, Свияжск. Но пока повстанцы удерживали Тулу и Калугу, угроза нового наступления на Москву сохранялась. В руках восставших находились тульские «пригороды» Крапивна, Дедилов и Епифань, рязанские городки Михайлов, Пронск, Ряжск, Сапожок, на юге — степные крепости Ливны, Елец, Валуйки, Царев-Борисов, на западе — Рославль, на юго-западе — Орел, Курск, города Северской земли. В Нижнем Поволжье цитаделью восстания оставалась Астрахань.
Появление Лжедмитрия II в Стародубе привело к возникновению нового центра повстанческого движения, отличного от тульского.
Ситуация, сложившаяся в Стародубе, была весьма своеобразной. Во-первых, редкие представители знати, вовлеченные в восстание против Шуйского, перебрались из Северской земли к «царевичу Петру» и Болотникову в Тулу. Среди советников Лжедмитрия II не было ни русских бояр, ни польских магнатов. Едва ли не главным руководителем стародубского лагеря стал казачий атаман Иван Заруцкий, будущий тушинский «боярин» и глава Казачьего приказа.