Смутные времена. Книга 2
Шрифт:
– А ты что же? Гранатой нужно было,– шарфюрер уставился на шутце эсэсмана с превосходством командира, знающего что делать. Сам шарфюрер только что прибыл с пополнением, и в боях не участвовал, поэтому никак в толк не мог взять, как это два танка могут сдерживать наступление целой дивизии. Заставив ее обходить, трястись и зарываться по уши в землю.
– Продемонстрируй,– предложил ему стрелок.– Держи,– протянул он болванку противотанковой гранаты.– Железный крест наверняка командование не пожалеет за такой подвиг. Не берут его снаряды. Слышал, что я рассказывал? А граната ему…– Гренадер сплюнул зло…– как носорогу поцелуй в зад,– шарфюрер с сомнением слушал "россказни паникеров" и полчаса спустя уже строчил донос труппенфюреру с подробным изложением имен впавших в депрессию сослуживцев. Командир взвода – оберштурмфюрер, по совместительству воспитатель – труппенфюрер,
– Сделаем так, шарфюрер. Ты парень шустрый, героический можно сказать. Медаль и две нашивки за ранения имеешь, значит, писанину эту прекрати, а на личном примере завтра же и покажешь остальным, как нужно уничтожать русские танки. Я в тебя верю,– потрепал отечески по небритой щеке и уполз в спешно отрытый и восстановленный русский блиндаж. А когда шарфюрер попытался сунуться следом, то получил без лишних объяснений от его денщика Адольфа сначала тычок болезненный в грудь, потом несколько встряхиваний и в заключение пинок под зад коленом. Адольф не отличался многословием, был парнем угрюмым и предпочитал словам практические действия, произнеся всего одно: – Проваливай,– шарфюрер потер ушибленный зад, поскреб за ухом, прикидывая свои шансы, против Адольфовых, и закурив сигарету, решил не связываться с дебилом, у которого на лице было такое выражение, будто он только что живьем сожрал собственную матушку.
– На зло вам, ночью сползаю и танк этот русский взорву,– принял он героическое решение и после ужина уполз с рядовым Шульманом в сторону русских позиций. Шарфюреру с рядовым, везло с самого начала. Они пробороздили животами метров двести ничейной земли усыпанной всякой взрывоопасной гадостью и вполне благополучно затаились в пятидесяти метрах от русского танка, башня которого просматривалась, темнея на фоне неба, с торчащими стволами пушки и пулеметов. Пулемет – один явно зенитный, задран был вверх, а ствол пушки наоборот, опущен вниз, сливаясь с башней, но привыкшими к темноте глазами немцы явственно разглядели его устрашающий калибр. Такой шарфюрер видел на новых танках Панцерваффен и ткнул в бок Шульмана: – Сто двадцать миллиметров калибр. Обойдем справа, Эрнст, приготовь гранаты,– на расстоянии броска, когда шарфюрер уже собирался швырнуть гранату и привстал для этого на колени, он увидел, что рядом с танком мнется явно кто-то из экипажа. Очевидно, русские выставили караульного и шарфюрер решил взять "языка", который был бы лучшим доказательством его ночного подвига. Двинув в плечо кулаком Шульмана, он жестами объяснил порядок действий и ящерицей скользнул в сторону русского танка, обползая его слева. Рядовой проделал тот же маневр, огибая машину справа. Первым он и прыгнул, оказавшись за спиной беспечно стоящего русского, нанеся удар ему по голове прикладом винтовки. Приклад попал точно в затылок ротозея и винтовка чуть не вылетела из рук Шульмана, будто он со всего маху врезал не по голове, а по броне танка. Русский даже не шелохнулся, получив сокрушительный удар в голову, но рассвирепев, так врезал в ответ со всего маха опешившему Шульману в лоб, что рядовой, отлетев метров на пять, дальнейшие события пропустил, выбыв из реальности минут на десять. Когда же он пришел, наконец, в себя и со стоном продрал глаза, то увидел, что находится в блиндажике, довольно ярко освещенном электрической лампой и рядом с собой с трудом узнал, лежащего пока без сознания, шарфюрера. Больше никого рядом не было и Шульман принялся трясти шарфюрера за плечо.
– Отто, Отто,– тормошил он его, но Отто безжизненно мотал головой и пускал слюни изо рта на униформу цвета фельдграу.
Эрнст потряс шарфюрера, шипя ему в ухо его имя, но кроме увеличения потока слюней ничего не смог добиться положительного, поэтому принялся вертеть головой, осматривая убогую нору с земляными стенами, но зато качественными бревнами потолка. Эти русские не поленились и приперли сюда солидного диаметра стволы и они, неошкуренные, давили солидно сверху, гарантируя безопасность. Оружия и снаряжения он в блиндаже не обнаружил и, вообще из предметов самым тяжелым была солдатская фляга в сером чехле, висящая на гвозде, вбитом в потолок и загнутом крюком. Четыре ящика из-под снарядов, заменяющие мебель, оказались набитыми грунтом, плотно утрамбованным до каменной твердости и, были так же не пригодны в качестве оружия из-за неподъемной тяжести. Эрнст, проведя ревизию их всех, попробовал оторвать крышку от одного, но крышка была прикреплена металлическими петлями намертво и отрываться не пожелала. Эрнст сорвал флягу с гвоздя и потряс ее. Алюминиевая
Вход в блиндаж, завешанный плащ палаткой, выделялся зеленым квадратом и Эрнст подкрался к нему, стараясь не дышать и чутко прислушиваясь к звукам. Звуки доносились вполне обычные, военные. Хлопали периодически и шипели ракеты осветительные, да пулеметные расчеты лупили дежурными очередями с промежутками в пять минут. Короткие очереди перелаивались, как деревенские собаки в ночи и солдатики с той и другой стороны дрыхли под них спокойно и крепко, скрючившись в окопах, ходах сообщений и блиндажах. Голосов или шагов поблизости Эрнст не услышал и осторожно выглянул в щелку, уцепившись за полотно, дрожащими от волнения пальцами. Ночь сунулась в щель темная и опасная, дохнув в лицо Эрнсту прохладой и пороховой вонью.
– Что, Фриц, очухался?– раздался сразу голос из этого вонючего мрака и Эрнст испуганно отпрыгнул назад, спотыкаясь о тело Отто и теряя равновесие. Он еще барахтался, ошеломленный падением, а в блиндаже уже появился русский, в черном комбинезоне и шлемофоне. В руках у него была винтовка и он довольно дружелюбно осведомился: – Хреново, Фриц?– смотрел русский без злобы, с любопытством рассматривая пленного и Эрнст, поднявший руки, начал их опускать, присматриваясь к врагу из-под козырька каски внимательно и настороженно.
Он понял, что русский использует в обращении к нему собирательное имя и не стал уточнять, как его зовут на самом деле. Фриц? Пусть Фриц. А русский расселся на ящике снарядном, вытянув ноги в ботинках и отставив беспечно винтовку в сторону, протянул ему пачку сигарет со звездой:
– Кури, Фриц. Повезло тебе сегодня, на меня нарвался,– русский снял шлемофон и Эрнст понял, что перед ним очень пожилой русский. Его коротко стриженные волосы были почти белыми от седины и глаза этого хорошо и долго пожившего человека, смотрели прищурившись устало и с пониманием: – Что, сынок, не устал еще воевать?– спросил русский и полез в карман за зажигалкой. Чиркнул по колесику, извлекая пламя и подождав пока Эрнст пыхтя, прикурит, убрал ее обратно.
– Их бин нихт ферштеен зие,– на всякий случай сказал Эрнст, затягиваясь дымом и заходясь кашлем от его ядрености.– О-о-о!!!– выдал он свое мнение о качестве русского табака и танкист понимающе кивнул седой головой.
– Крепкий табачок, не то, что ваш эрзац. Фюрер ваш, сам не живет и народу не дает. Вы немцы, самая дисциплинированная нация в мире, на таких только воду возить. Тянете покорно. А если вам еще сказать, что вы самая породистая скотина, то вы это еще и с песнями делаете. Дойчланд, Дойчланд убер аллес. Ферштейн?
– Я, я!– согласился Эрнст ни чего не поняв из того, что говорит этот седой танкист про Германию. Плащ палатка снова распахнулась и в блиндажик протиснулся еще один танкист, в таком же черном комбинезоне без знаков различия и с термосом в руках.
– Силиверстович, я кофейку принес. Ну и кое-что перекусить. Гутен таг,– кивнул он Эрнсту и тот машинально ответил: – Добрый день,– второй русский был тоже пожилым и даже с седой бородкой, совершенно нелепо торчащей из шлемофона, но этот совершенно свободно говорил по-немецки, на языке, правда, академическом. Эрнст некоторых слов не понимал и сделал вывод, что этот русский очень образованный человек и изучал немецкий не иначе как в университете. Но это он понял некоторое время спустя, а сейчас с интересом наблюдал, как на снарядном ящике расставляются кружки и раскладывается нехитрая еда. Запах кофе, настоящий, давно забытый на войне, заполнил тесное помещение, забытым же домашним уютом и теплом. Эрнст проглотил набежавшую слюну и, взяв обеими руками горячую кружку, сделал пару глотков. Война, кровь, смерть, взрывы и скрежет зубов, все куда-то пропало и Эрнст почувствовал себя вдруг маленьким мальчиком, сидящим за столом в родном доме и он, закрыв глаза, вдыхал запах кофе и ему не хотелось их открывать.
– Ишь, пригорюнился немец-то,– кивнул на него Силиверстович.– Лет двадцать, пацан совсем сопливый. Не бреется еще, а людей пади на тот свет отправил немеряно.
– На войне мальчишки быстро взрослеют, Силиверстович. Я вон помню, тоже в его годах, так же вот из огня, да в полымя… Из лагеря, да на фронт.
– Ну, он-то вряд ли из лагеря. От маминой юбки скорее всего. Вот и пыхтит. Вспомнился пади дом. А второго ты, я смотрю, приложил бедолагу так, что скоро слюнями изойдет. Может голову проломил и врачебная помощь требуется? Осмотреть бы паршивца на предмет травмы.