Смывая волной
Шрифт:
Опуская руку вниз, я нажимаю большим пальцем на ее набухший клитор, и как только я обвожу его, она награждает меня еще большей влажностью.
— Блядь. — Мой голос резкий, неровный.
Ее движения становятся все более дикими, Алекс работает над моим членом, мой большой палец неустанно работает над ее клитором. Мое дыхание становится более затрудненным, в то время как ее собственное вырывается с учащенным ритмом.
— Ты сводишь меня с ума. Чувствую себя так чертовски хорошо. Я собираюсь так хорошо
Мои слова обрываются, когда ее внутренние мышцы сжимают меня в карающей хватке. Святые угодники.
— Лиам.
Ее пронзительный крик моего имени — единственное предупреждение, которое я получаю, прежде чем ее охватывает дрожь. Ее киска сжимается вокруг моего члена, лишая меня последних остатков самообладания.
Перевернув ее на живот, я вгоняю в нее свой член, прежде чем свести ее ноги вместе, обхватив ее бедра своими. С каждым глубоким движением мне не нужно гадать, попадаю ли я в ее точку G.
— Лиам… о боже.
Ее стоны почти заглушены подушкой, но ее киска прижимается ко мне с каждым глубоким движением моих бедер.
Упираясь руками по обе стороны от нее, откидываю ее волосы в сторону, обнажая шею, и опускаю голову, чтобы прикусить и поцеловать ее кожу. Мой рот у ее уха, я прикусываю мочку ее уха зубами, прежде чем погладить ее языком.
— Женщина… ты пытаешься испортить меня этой киской, не так ли?
Она слегка хнычет, крепко прижимаясь ко мне.
— Ты хочешь заставить меня наказать эту киску за то, что она заставила меня кончить так скоро, да?
Ее голос задыхается.
— Пожалуйста.
— Пожалуйста, что? Пожалуйста, накажи эту киску? Это то, о чем ты просишь?
Я вхожу глубоко, используя каждую унцию моего самообладания, чтобы не кончить. Ей нужно намочить мой член еще больше, прежде чем она получит это от меня.
— Пожалуйста… Лиам… — Ее внутренние мышцы дрожат, а руки сжимают подушку.
Мои бедра неконтролируемы, когда я вхожу в нее так чертовски глубоко и выхожу из нее, что мы оба задыхаемся.
— Тебе лучше не дать мне кончить до того, как ты снова смочишь мой член. — Мои слова вырываются между стиснутых зубов. — Не смей. Блядь.
Она выдыхает:
— Так близко.
Когда я прижимаюсь губами к ее уху, мой голос хриплый от потребности.
— Как только ты дашь мне то, что я хочу, я раскрашу эту киску своей спермой.
Мои толчки становятся все более дикими.
— Она будет вытекать из тебя, а я буду заталкивать ее обратно туда, где ей самое место.
«Потому что ты моя».
Это чувство неожиданно поражает меня, и мой член утолщается внутри нее.
— Лиам… я…
О, черт. Дрожь сотрясает все ее тело, и ее киска сжимается на мне, как тиски, отправляя меня за грань. Еще несколько
Черт возьми, я не нарушил своего обещания. Потому что уже чувствую, как она пытается просочиться из наших соединенных тел.
Моя грудь вздымается, и я борюсь с осознанием того, что должен отодвинуться от нее, но не хочу. Не могу смириться с мыслью о том, чтобы вынуть из нее свой член. Такое ощущение, что я принадлежу ей.
«Какого хрена?» — дразнит внутренний голос, возвращая меня к реальности.
Мы не принадлежим друг другу. Мы далеки от того, чтобы принадлежать друг другу.
И неважно, как сильно я хочу, чтобы мы были вместе.
Глава 44
АЛЕКСАНДРА
Сон начинается так же, как и в прошлый раз: мы с мамой бежим, а потом я держу ее мертвое тело.
Затем он переходит в другую сцену. Мой папа спас меня. Он забрал меня из того ужасного места и дал мне новый дом. Более безопасный.
Папа позаботился о том, чтобы я выучила больше, чем обычные школьные предметы. Я научилась готовить, шить, охотиться, и он обучил меня «быстрому применению медицины на поле боя», как тот это называл.
Его постоянно мучила паранойя по поводу моей безопасности, и он ежедневно проповедовал мне об осознании ситуации. Папа беспокоился о моем благополучии, когда придет время, когда его больше не будет рядом. Когда я останусь по-настоящему одна.
Это была одна из многих причин, почему я удивилась, когда он усадил меня за стол, чтобы поговорить со мной о поступлении в близлежащий колледж.
«Я вижу, Александра», — печальные голубые глаза смотрят на меня. — «Я вижу это в тебе, желание получить от жизни больше». — меланхолия смягчает его взгляд. — «Я не могу защитить тебя от всего, что там есть, хотя и пытаюсь. Это эгоистично — не давать тебе возможности испытать жизнь самой».
Папа всегда поощрял меня быть чем-то большим — никогда не сомневаться в своих способностях или мечтах. Не позволять миру диктовать, что я могу или не могу делать или кем быть.
Внезапно в кадре появляется моя более взрослая версия, когда я стою над кучей грязи. Руки устало лежат на ручке лопаты, я смотрю вниз на недавно вырытую могилу, где покоится тело моего отца.
«Я люблю тебя, папа. Навечно и всегда».
Я резко просыпаюсь от того, что из моих глаз льются слезы. Горе прожигает во мне огненную дорожку, глубоко проникая в душу, и хотя не могу вспомнить о нем больше ничего, я знаю, что мне его не хватает.