снарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада
Шрифт:
– Разумеется, ты прав, я весьма плотно работаю и с фактурой, – сообщил он. – Я собрал некоторый материал, изучил историю Чагинска, изучил биографии, но… не очень получается.
– Такое часто бывает, – успокоил я. – Главное не отступать. Работай каждый день – и количество перерастет в качество. Рано или поздно. Начни с рассказов, постепенно наращивая…
– Да-да, я так работаю, – занервничал Роман. – Рассказы, много читаю… Но…
– Не взлетает.
– Не взлетает, – подтвердил Роман.
– Взлетит, – заверил я. – Это далеко не с первой попытки удается. И не с первой книги. Понимаешь, я не зря тебя
Роман открыл рот, чтобы возразить, но промолчал, задумался, поглаживая пальцем по коже блокнота.
Мы молчали. На Набережной заиграл джаз, хотя до вечера было далеко. В сторону музыки поспешила банда жирафов-вымогателей, за ней на тележке провезли странную композицию – составленную из пластиковых пальм и кедров модель Райского сада, за Эдемом на электрокаре проехал патруль.
«Угар муниципий», «ЖКХ-арт как чучело красоты». В последнее время канал начал повторяться, но я бы сейчас с удовольствием посмотрел и его.
– Нет, – помотал головой Роман. – Нет, я не могу другую, я уже отравился.
И тут же подали вертуту, штрудель и кофе в серебряном кофейнике.
ЖКХ-арт возник как чучело красоты, но его адепты искренностью души своей растрогали одряхлевшего Ильмаринена, и он придал ему подлинности и меры.
Вертуту здесь я еще не пробовал, она оказалась на высоте. Тесто в меру тянучее, пропеченное, с корицей и изюмом. Малиновый конфитюр порадовал отсутствием косточек, выраженным ароматом и салициловой кислинкой. Сливки густые, холодные, не очень сладкие создавали отличный ансамбль с вертутой и малиной. Определенно лучшая вертута в Геленджике, впредь буду брать ее исключительно здесь.
– Я больше не могу про другое, – повторил Роман.
– Это тебе так кажется. Возьми тайм-аут, съезди… в Якутию.
– Нет! – решительно возразил Роман. – Про другое не получится. У меня такое чувство, что я должен про это написать. Я думал – отпустило, а оно не отпустило, оно потянулось.
– Ну, бывает, – согласился я.
Роман взял вилку и уронил на стол.
– Холодная… – потрогал вилку пальцем.
– Это для штруделя, – пояснил я. – Теплый штрудель, холодная вилка, вместе хорошо.
– Да-да, холодная вилка… – Роман взял вилку. – Понимаешь, ты единственный настоящий писатель, с которым я знаком. К тому же ты сам все видел там, в Чагинске.
Роман неловко ковырялся в штруделе. Роман как чучело писателя. Хотя на чучело, скорее, похож я. Чучело – это всегда бывшее. Впрочем, наверное, можно быть и грядущим чучелом.
– Да я ничего особого не видел, – сказал я. – Да и забыл почти все – мы же там редко трезвыми бывали, Хазин жрал как не в себя, помнишь?
– Да, точно…
Роман принялся разбирать вилкой штрудель, осматривал каждый ингредиент, словно пытался найти в содержимом лишнее. Продолжалось это долго, я наблюдал за процессом.
– А ты про кого-нибудь знаешь? – Роман наколол на вилку изюмину. – Из тех? Ну, по Чагинску?
– Про Федьку что-то слышал, – ответил я. – Подполковник, кажется. Все там же, в Чагинске. Про остальных не знаю. Да и неинтересно, если честно.
– Неинтересно?
– Ни разу. Мне тогдашнего дурдома хватило, чтоб я еще сейчас это вспоминал?! Увольте, херр обер-лейтенант, семнадцать лет прошло!
– Ну да, понимаю. А я про многих узнал, кстати. Вот, например…
– Нет! – остановил я Романа. – Не хочу. Не желаю слушать!
Наверное, я сказал это чуть более энергично, Роман улыбнулся.
– А ведь ты, Витя, тоже, – сказал он, сощурившись.
– Что я тоже?
– Ты тоже почувствовал. Там, в Чагинске.
Я не ответил.
– Не понял, но почувствовал, – продолжал Роман. – И Хазин почувствовал, теперь я не сомневаюсь. В Чагинске было страшно.
– Конечно, страшно. Страшно, когда рядом кретины, в руках которых власть…
– Да нет, я про другое, – Роман неприятно скрипнул вилкой по фарфору. – Там по-другому страшно было, страшнее…
Борзый ПИсец.
Однажды Борзый ПИсец, уж выбившись из сил… Не то, ни при чем здесь он, посторонний. Предложили ему однажды зарезать свинью, он пришел, а свинья смотрит, смотрит, так и не смог, а вот отец его всех свиней в округе резал. А потом грибов набрал корзину, вроде маслята – не отличишь, сопливые, гладкие, домой принес, хотел пожарить, да свет кончился, подумал – не судьба. Утром проснулся, а это не маслята вовсе, а поганки особые, очень смертельные. Или про паразитов. Завелись однажды у БП такие комары, которые не кровь пьют, а электричество. Сначала-то он думал, что это сосед по батарее откачивает, но потом их подкараулил – как ночь, так электрические комары собираются на проводах и пьют. БП хотел их наловить, но не получилось – комары бились током или взрывались синими электрическими искрами. Рассказал приятелю, а у того похожее, но не комары, а цепни в «Фольксвагене», он однажды полез масло менять, а они там, в палец длиной, масло портят. А подруга у него работала сисадминшей, и к ней баптисты обратились – чтобы она им лазерное шоу запрограммировала. Ну, подруга сделала и как-то потихоньку сама в баптисты подалась, стала ключницей северного предела. А племянница его в семь лет видела красную дверь. Куда не пойдет – везде красная дверь. То в магазине, то в школе, то на секции, и эта дверь ее словно бы манила, хорошо бабушке одной рассказали, она отвадила, а так неизвестно чем закончилось бы.
– Ты чего, Вить?! – испуганно спросил Роман. – Тебе плохо? Побледнел весь…
– Жарко, – пояснил я.
– А у нас холодно всегда. Погода такая прохладная. А у вас хорошо. И штрудель хороший. А у нас все штрудели дрянь, набьют прошлогодними сухофруктами – и жри, как свинья…
Я стал разливать кофе – и себе, и Роману.
– А ты, Рома, где живешь?
– Да там… Короче, Вить, я боюсь, что у меня ничего не выйдет.
– Что? – не понял я.
– Я это не напишу, – сказал Роман. – Или испорчу, или дрянь получится.
Я не стал его разубеждать. Хотя сам он, наверное, хотел обратного. Но в этом году нашествие перламутровых тараканов со Ставрополья.
– Давай вместе, – сказал Роман.
Немного промазал кофейником, на скатерти развернулся причудливый коричневый архипелаг.
– Не понял.
– Вместе писать. Книгу. У меня собраны материалы. Ты умеешь писать. Вместе у нас получится, я и название придумал…
– Не-не, – перебил я. – Название нельзя говорить – плохая примета.
Роман пожевал губу.