Снег
Шрифт:
Весь Карс увидел, что услышанное очень огорчило актера.
— Нам стало известно, что директор педагогического института скончался в больнице, — сказал Сунай Заим. — Это низкое преступление будет последним нападением на республику, на светские порядки, на будущее Турции!
Зал еще не переварил эту новость, как солдаты на сцене спустили ружья с плеч, взвели курки и нацелились на зрителей. Сразу поднялся сильный шум, и они выстрелили по разу.
Можно было подумать, что это шутливое устрашение, знак, посланный из выдуманного театрального мира пьесы тем печальным событиям, которые происходили в жизни. Жители Карса, оказавшиеся в рамках театрального эксперимента, решили, что это — модная сценическая новинка, пришедшая с Запада.
И все же по рядам прошло сильное движение, волнение. Те, кто испугался звуков выстрелов, истолковали это волнение как страх других. Несколько человек попытались
— Никому не двигаться! — сказал Сунай Заим.
Солдаты снова зарядили ружья и еще раз нацелились прямо на толпу. Как раз в этот момент смелый низкорослый студент, сидевший через два кресла от Неджипа, вскочил и прокричал:
— Будь прокляты светские безбожники, будь прокляты безбожные фашисты!
Солдаты выстрелили опять.
Вместе с грохотом выстрелов по залу опять пронеслось дуновение ужаса и страха.
После этого все увидели, что студент, сидевший на задних рядах и только что кричавший, рухнул в свое кресло, потом, вскочив опять, непонятно дергает руками. Несколько человек, смеявшихся весь вечер над странным и вызывающим поведением студентов лицея имамов-хатибов, посмеялись и над этим, и над тем, как, совершая еще более странные движения, студент упал между рядами как мертвый.
Чувство того, что по ним и в самом деле стреляют, появилось в некоторых частях зала только после третьего залпа. Зрители не просто услышали выстрел, как бывает, когда стреляют холостыми, а почувствовали его нутром, как было в те ночи, когда солдаты ловили на улице террористов. Из огромной немецкой печи, облицованной богемской плиткой, которая вот уже сорок четыре года обогревала зал, послышался странный звук, и поскольку в ее жестяной трубе появилось отверстие, из него повалил дым, словно из носика раскочегарившегося чайника. Теперь все заметили, что у человека, который вскочил в одном из средних рядов и шел к сцене, голова была в крови, ощутили и запах пороха. Видно было, что начиналась паника, но большинство находившихся в зале все еще не двигались и безмолвствовали как идолы. В зал проникло обостренное чувство одиночества, которое испытывает человек, когда видит страшный сон. И все же преподавательница литературы Нурие-ханым, которая сделала своей привычкой во время каждой своей поездки в Анкару смотреть все пьесы Национального театра, в первый раз встала со своего места в переднем ряду и начала аплодировать тем, кто был на сцене, так как была поражена натуральностью театральных спецэффектов. И Неджип в это же самое время встал как студент, который, волнуясь, хочет что-то сказать.
Солдаты сразу же выстрелили в четвертый раз. Согласно рапорту, над которым в течение многих недель тщательно и тайно работал инспектор-майор, направленный впоследствии из Анкары для расследования происшедшего, во время этого залпа от выпущенных пуль погибли два человека. Первым из них был Неджип, пули вонзились ему в лоб и глаз, но я не могу сказать, что он умер именно тогда, так как слышал на эту тему другие мнения. Если и был единственный момент, на котором сходились все, кто сидел и в середине и впереди, так это то, что Неджип заметил пули, летевшие в воздухе после третьего залпа, но истолковал это совершенно по-другому. За две секунды до гибели он встал и сказал то, что слышали многие люди (но чего не было на пленке):
— Остановитесь, не стреляйте, ружья заряжены!
Так было сказано то, что уже поняли все в зале, но никто не хотел осознать. Одна из пяти выпущенных пуль попала в гипсовые лавровые листья над ложей, где четверть века назад смотрел кино вместе со своей собакой последний советский консул Карса. Стрелявший из своего ружья курд из Сиирта не хотел никого убивать. Другая пуля вонзилась в потолок театра, так же яростно и неуклюже, на этот раз куски извести и штукатурки стодвадцатилетней давности, посыпавшиеся оттуда, падали на встревоженную толпу людей внизу как снег. Еще одна пуля вонзилась под возвышение, сооруженное в дальнем конце зала, где стояла камера для прямой трансляции, в деревянный парапет, за который когда-то держались нищие и мечтательные армянские девушки, по дешевым билетам, стоя, смотревшие выступления театральных трупп, приезжавших из Москвы, выступления канатоходцев, слушали камерные оркестры. Четвертая пуля продырявила спинку кресла в дальнем углу от телевизионной камеры, прошла сквозь нее и вонзилась в плечо Мухиттин-бея, торговца запасными частями для тракторов и сельскохозяйственного оборудования, сидевшего сзади со своей женой и свояченицей-вдовой, он посмотрел наверх и решил, что на него что-то упало с потолка, как только что упавшие куски извести. Пятая пуля разбила левое стекло в очках одного старика, приехавшего
Я описываю происшедшее столь подробно, чтобы объяснить, почему большая часть толпы в Национальном театре сидела не шелохнувшись, несмотря на то что по ним стреляли. Когда солдаты выстрелили во второй раз, все решили, что студент, которому до этого попали в висок, шею и сердце, был забавной частью страшной пьесы, из-за того, что проявлял слишком много смелости. Одна из других двух пуль попала в грудь молча сидевшего сзади студента лицея имамов-хатибов (его двоюродная сестра стала первой девушкой-самоубийцей), а другая — в покрытый пылью и паутиной циферблат часов на стене, вот уже шестьдесят лет не работавших, в двух метрах от проектора. Пуля, попавшая во время третьего залпа в то же место, доказывала инспектору-майору, что один из солдат-снайперов, выбранных на вечер, не сдержал клятву, которую он приносил на Коране, и уклонился от убийства человека. Подобной же проблемой оказалось то, как в своем рапорте изложил майор, что еще один убитый во время третьего залпа студент, горячий исламист, одновременно был трудолюбивым и ревностно исполнявшим свой долг агентом карсского отделения НРУ, и в скобках майор указал, что поэтому не было причины выплачивать его семье, подавшей в суд на государство, денежную компенсацию. Трудно объяснить, почему большая часть зрителей, не двигаясь, смотрела на солдат, вновь заряжавших ружья, несмотря на то что две последние пули убили Рыза-бея, любимого всеми сторонниками религии и старых обычаев в Карсе, приказавшего построить общественный источник в квартале Калеичи, и его слугу, который был опорой старику, потому что тому уже трудно было ходить, и несмотря на то что эти два верных друга стонали, мучаясь в агонии посреди зала.
— Мы, сидевшие в задних рядах, поняли, что происходит нечто страшное, — сказал спустя много лет владелец одной молочной фермы, до сих пор не разрешивший назвать себя. Мы боялись, что если двинемся с места, если привлечем к себе внимание, то несчастье постигнет и нас, и поэтому наблюдали за происходящим, не издавая ни звука!
Куда попала одна из пуль, выпущенных во время четвертого залпа, не смог установить даже инспектор-майор. Одна из пуль ранила молодого продавца, приехавшего из Анкары в Карс, чтобы организовать продажу в кредит энциклопедий и оборудования для клубных игр (через два часа он умрет от потери крови). Еще одна пуля проделала огромную дыру в полу частной ложи, где в начале 1900-х годов располагался со своей семьей, в мехах, один из богатых армянских торговцев кожей, Киркор Чизмеджян, вечерами когда приходил в театр. Другие две пули, вошедшие — одна в зеленый глаз Неджипа, а другая в его широкий и чистый лоб, — как, преувеличивая, утверждают, сразу его не убили, и, судя по тому, что рассказывалось впоследствии, юноша, взглянув на сцену, сказал: "Я вижу!"
После этих последних выстрелов бегущие к дверям, кричавшие и вопившие люди спрятались. Режиссер прямой трансляции, должно быть, лег на пол у стены; его камера, которая постоянно двигалась то вправо, то влево, теперь была неподвижна. Зрители Карса могли видеть на экранах только безмолвствующих и уважаемых зрителей на передних рядах и людей на сцене. И все же большая часть города поняла по звукам выстрелов, крикам и шуму, слышавшимся с экрана, что в Национальном театре происходит что-то странное.
Даже те, кто ближе к полуночи заскучал и задремал у телевизоров, уставились на экран после звуков разрывающихся выстрелов, звучавших уже восемнадцать секунд.
Сунай Заим был достаточно опытным актером, чтобы почувствовать момент всеобщего внимания. "Солдаты-герои, вы выполнили свой долг!" Изящным движением он повернулся к Фунде Эсер, все еще лежавшей на полу, и, манерно склонившись, протянул ей руку. Женщина поднялась на ноги, опираясь на руку своего спасителя.
Пенсионеры-служащие в передних рядах поднялись и зааплодировали им. К ним присоединились еще несколько человек из передних рядов. С задних рядов тоже раздалось несколько хлопков, от страха или из привычки хлопать вместе со всеми. Оставшаяся часть зала была безмолвна, как снег. Все словно протрезвели; некоторые, хотя и видели людей, бившихся в агонии, начали слегка посмеиваться со спокойствием остальных, решивших, что все, что происходит на сцене, является частью сценического мира, а другие едва приподняли головы из углов, куда попрятались, как тут их снова напугал голос Суная Заима.