Снег
Шрифт:
В конце своего рассказа Фазыл поведал и свое настоящее горе: сейчас он ужасно беспокоился из-за того, что сказал, что покончит с собой, если Кадифе снимет платок. "Я беспокоюсь не только из-за того, что совершить самоубийство означает, что человек потерял веру в Аллаха, но и из-за того, что это не то, во что я верю. Почему я сказал о том, во что не верю?" После того как Фазыл сказал Кадифе, что убьет себя, если она снимет платок, он проговорил: "Прости, Господи!", но когда в дверях встретился с ней взглядом, задрожал перед ней как осиновый лист.
— Может, Кадифе подумала о том, что я в нее влюблен? — спросил он у Ка.
— А ты влюблен в Кадифе?
— Ты же знаешь, я был влюблен в покойную Теслиме, а мой покойный друг — в Кадифе. Я стесняюсь
— Я держал его за плечи и целовал его мертвым, в лоб ему попала пуля.
— Возможно, душа Неджипа живет во мне, — сказал Фазыл. — Послушай: вчера вечером я и театром не интересовался, и телевизор не смотрел. Я рано лег спать и уснул. И во сне понял, что с Неджипом случилось что-то ужасное. Когда солдаты напали на наше общежитие, у меня не осталось никаких сомнений. А когда я увидел тебя в библиотеке, я уже знал, что Неджип умер, потому что его душа вошла в мое тело. Это произошло рано утром. Солдаты, опустошавшие общежитие, ко мне не притронулись, а я провел ночь на Рыночной Дороге, в доме армейского друга моего отца из Bapто. Через шесть часов после того, как убили Неджипа, рано утром, я почувствовал его у себя внутри. Лежа в кровати, в гостях, где я ночевал, я сразу почувствовал, что у меня закружилась голова, а затем я ощутил сладостную обогащенность, какую-то глубину; мой друг был рядом со мной, у меня в душе. Как говорили старые книги, душа покидает тело через шесть часов после смерти. По словам философа Суюти, душа в этот момент очень подвижна, как ртуть, и ей нужно ждать до Судного дня в Берзахе. Но душа Неджипа вошла в мое тело. Я в этом уверен. И я боюсь, потому что такого места нет в Коране. Но иначе я не мог бы так быстро влюбиться в Кадифе. И даже мысль о том, чтобы из-за нее покончить собой, — не моя. По-твоему, может быть так, что во мне живет душа Неджипа?
— Если ты в это веришь, — осторожно сказал Ка.
— Я говорю это только тебе. Неджип рассказывал тебе тайны, о которых не говорил никому. Я умоляю, скажи мне правду: Неджип мне никогда не говорил, что в нем зарождаются атеистические сомнения. Но тебе он мог рассказать об этом. Тебе Неджип никогда не говорил, что сомневается (помилуй, Аллах!) в существовании Аллаха?
— Он поведал не о том сомнении, о котором говоришь ты, а о кое-чем другом. Неджип сказал, что когда человек представляет себе смерть своих родителей, и начинает плакать, и от этой грусти получает удовольствие, и, подобно этому, он сам волей-неволей думал о том, что Аллаха, которого он очень любил, не существует.
— Сейчас и со мной происходит то же самое, — выпалил Фазыл. — И у меня нет никакого сомнения в том, что это сомнение посеяла во мне душа Неджипа.
— Но это сомнение не означает атеизм.
— Но теперь я признаю правоту девушек, совершивших самоубийство, — с грустью сказал Фазыл. — Я только что сказал, что мог бы сам совершить самоубийство. Я не хочу называть покойного Неджипа атеистом. Но сейчас я слышу в себе некий атеистический голос и очень этого боюсь. Какой вы, я не знаю, но вы были в Европе и вы, конечно же, познакомились со всеми этими образованными, пьющими и употребляющими наркотики людьми. Пожалуйста, расскажите, что чувствует атеист?
— Такого, чтобы человек постоянно хотел совершить самоубийство, не бывает.
— Не постоянно, но иногда мне хочется себя убить.
— Почему?
— Потому что я все время думаю о Кадифе и в голове у меня больше ничего нет! Она постоянно у меня перед глазами. Когда я занимаюсь уроками, когда смотрю телевизор, когда жду, чтобы наступил вечер, в самом нейтральном месте, все напоминает мне Кадифе, и мне очень больно. Я чувствовал это и до смерти Неджипа. На самом деле я всегда любил не Теслиме, а Кадифе. Но я похоронил в себе все, потому что это была любовь моего друга. Эту любовь заронил во мне Неджип, все время говоря о Кадифе. Когда
Фазыл закрыл обеими руками лицо и заплакал навзрыд. Ка зажег сигарету «Мальборо», и ощутил в себе эгоистическое безразличие. Он долго гладил голову Фазыла.
В этот момент к ним подошел агент Саффет, который одновременно смотрел телевизор и наблюдал за ними.
— Пусть юноша не плачет, я не понес его удостоверение в центр, оно у меня, — сказал он.
Все еще плакавший Фазыл не проявил интереса, и Ка потянулся и взял удостоверение, которое он протягивал, вытащив из кармана.
— Почему он плачет? — спросил шпик с беспокойством отчасти человеческим, отчасти присущим агенту.
— От любви, — ответил Ка.
Он тут же успокоил шпика. Ка смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не вышел из чайной и не ушел.
Потом Фазыл спросил, как он может вызвать интерес Кадифе. В это время он сказал и о том, что весь Карс знает, что Ка влюблен в сестру Кадифе Ипек. Страсть Фазыла показалась Ка такой безнадежной и невозможной, что в какой-то момент он испугался, что любовь, которую он испытывал к Ипек, может оказаться настолько же безнадежной. Фазылу, который уже переставал всхлипывать, он без воодушевления повторил предложение Ипек: "Будь собой".
— Но я не могу этого сделать, пока во мне две души, — сказал Фазыл. — И к тому же атеистическая душа Неджипа постепенно захватывает меня. После того как я многие годы думал о том, что молодые товарищи, которые занимаются политикой, совершают ошибку, сейчас мне хочется вместе с исламистами сделать что-нибудь против военного переворота. Но я чувствую, что сделаю это для того, чтобы обратить на себя внимание Кадифе. Меня пугает то, что у меня в голове нет ничего, кроме Калифе. Не оттого, что я ее совсем не знаю. Из-за того, что я вижу, что теперь не верю ни во что, кроме любви и счастья, совсем как атеист.
Пока Фазыл плакал, Ка колебался, сказать ему или нет, чтобы он никому не рассказывал о своей любви к Кадифе и что ему надо бояться Ладживерта. Он думал, что, судя по тому, что Фазыл знает о его отношениях с Ипек, он уж точно знает об отношениях Кадифе и Ладживерта. Но если он знает об этом, то ему не следует любить ее из-за иерархии в их политической организации.
— Мы бедны и так мало значим, вся проблема заключается в этом, — сказал Фазыл со странным гневом. — Нашим жалким жизням нет никакого места в истории человечества. И в конце концов все мы, кто живет в это жалком городе Карсе, в один прекрасный день сдохнем и исчезнем. Никто о нас не вспомнит, никто нами не заинтересуется. Мы останемся не имеющими никакого значения людьми, которые режут ДРУГ другу горло из-за того, что женщинами нужно надевать на голову, людьми, которые задыхаются в своих маленьких и ерундовых ссорах. Все забудут о нас. Когда я вижу, что мы уйдем из этого мира, прожив такую глупую жизнь и не оставив никакого следа, я с негодованием понимаю, что в жизни нет ничего, кроме любви. И тогда мне делается больно от того, что я чувствую к Кадифе, от того факта, что в этом мире я могу утешиться, только обняв ее, и она не выходит у меня из головы.
— Да, это мысли, которые к лицу атеисту, — сказал Ка безжалостно.
Фазыл снова заплакал. А Ка не вспомнил и не записал никуда, о чем они говорили позже. По телевизору скрытая камера показывала маленьких американских детей, которые переворачивались со стульев, разбивали аквариумы, падали в воду, падали на пол, споткнувшись, наступив на свой подол, и все это сопровождалось искусственным смехом. Вместе с людьми в чайной Фазыл и Ка долго смотрели на американских детей, улыбаясь и забыв обо всем.