Снег
Шрифт:
— Я хочу, чтобы вы знали, что я не верю ни слову из того, что написал, — сказал Сердар-бей, взяв газету, которую ему протягивал Ка. — Если вы подумаете, что я в это верю, вы меня обидите. И ты ему скажи, Тургут-бей, что это — не личное, что в Карсе журналист вынужден писать такие статьи по заказу.
— Сердар всегда получает приказ из канцелярии губернатора и всегда кого-нибудь поливает грязью, — сказал Тургут-бей. — Ну-ка, прочитай это.
— Но я ни во что не верю, — с гордостью сказал Сердар-бей. — И наши читатели не поверят. Поэтому бояться нечего.
Сердар-бей прочитал статью, делая в некоторых местах драматические и насмешливые акценты и смеясь.
— Как мы видим, бояться нечего! — сказал он после этого.
— Вы атеист? — спросил Тургут-бей Ка.
— Папа, речь не об этом, — сказала Ипек с гневом. — Если эту газету распространят,
— Сударыня, ничего не будет, — сказал Сердар-бей. — Всех политических исламистов в Карсе, всех реакционеров забрали солдаты. — Он повернулся к Ка. — По вашим глазам я понимаю, что вы не обижаетесь и знаете: я очень высоко ценю ваше искусство и вашу человечность. Не осуждайте меня по европейским правилам, которые нам совершенно не подходят! Дураков, которые в Карсе считают, что они в Европе, и Тургут-бей это хорошо знает, здесь убивают за три дня в каком-нибудь углу и забывают о них. Пресса Восточной Анатолии в очень затруднительном положении. Обычные граждане в Карсе нас не покупают и не читают. На мою газету подписаны только государственные организации. И конечно, мы будем сообщать те новости, о которых хотят знать наши подписчики. Везде в мире, и даже в Америке, газеты прежде всего сообщают новости, которые интересуют их читателей. Если читатель хочет от вас статью, лживую статью, то нигде в мире никто не будет писать правду, снижая уровень продаж. Если это повышает уровень продаж моей газеты, то зачем мне писать правду?! И к тому же нам полиция не разрешит писать правду. В Анкаре и Стамбуле у нас есть сто пятьдесят читателей из Карса. И мы много пишем о них, преувеличивая, расхваливая их, какого они успеха там добились, какими стали богатыми, для того чтобы они продлевали подписку. Да, после этой лжи они начинают в себя верить, но это другой разговор. — Он рассмеялся.
— Скажи вот что: кто заказал эту статью, — произнес Тургут-бей.
— Сударь, известно, что самое важное правило в европейской журналистике — тайна источника информации!
— Мои дочери полюбили этого гостя, — сказал Тургут-бей. — Если ты завтра распространишь эту газету, они тебя никогда не простят. А если нашего друга убьют остервеневшие сторонники введения шариата, ты что, не будешь чувствовать ответственности?
— Вы так боитесь? — улыбнулся Сердар-бей Ка. — Если вы так боитесь, то совсем не выходите завтра на улицу.
— Вместо того чтобы ему не показываться на улицах, пусть лучше газеты не покажутся, — сказал Тургут-бей. — Не распространяй газету.
— Это обидит подписчиков.
— Хорошо, — сказал Тургут-бей с каким-то воодушевлением. — Дай эту газету тому, кто ее заказал. А оставшиеся номера газеты издай заново, убрав оттуда эту лживую и провокационную статью о нашем госте.
Ипек и Кадифе поддержали эту идею.
— То, что мою газету воспринимают с такой серьезностью, заставляет меня гордиться, — сказал Сердар-бей. — Но тогда вы должны сказать, кто покроет расходы на это новое издание.
— Мой отец как-нибудь пригласит вас и ваших сыновей на ужин в закусочную "Зеленая страна", — сказала Ипек.
— Если и вы придете, тогда годится, — сказал Сердар-бей. — После того как дороги откроются и мы избавимся от этих актеров! И Кадифе-ханым придет. Кадифе-ханым, вы можете сделать заявление в поддержку переворота в театре для статьи, которую я выпушу в освободившемся месте, нашим читателям это очень понравится.
— Не сделает, не сделает, — сказал Тургут-бей. — Ты что, совсем не знаешь мою дочь?
— Кадифе-ханым, вы можете сказать, что после военного переворота, устроенного актерами, в Карсе снизилось количество самоубийств? Это также очень понравится нашим читателям. К тому же вы были против самоубийств мусульманок.
— Теперь я не против самоубийств! — отрезала Кадифе.
— Но разве это не ставит вас в положение атеистки? — сказал Сердар-бей и попытался было продолжить развивать новую тему разговора, но был достаточно рассудителен, чтобы понять, что сидевшие за столом смотрят на него неодобрительно.
— Хорошо, я даю слово, что не буду распространять эту газету, — сказал он.
— Вы сделаете новое издание?
— Когда уйду отсюда и перед тем, как уйти домой!
— Благодарим вас, — сказала Ипек.
Настало долгое, странное молчание. Ка это понравилось: впервые за многие годы он чувствовал себя частью одной семьи; он понимал, что то, что называется семьей, построено на удовольствии волей-неволей вести свою линию,
От переполнявшего его слишком огромного счастья он выслушал рассказы и слухи за столом не как новости о несчастьях, а как слова старой страшной сказки: один из мальчиков, работавших на кухне, рассказал Захиде, что на футбольный стадион, где из-под снега была видна лишь половина ворот, привели очень многих арестованных, весь день держали их на морозе, чтобы большинство из них простудились под снегом и даже замерзли и умерли, и что он слышал, как нескольких из них расстреляли у входа в раздевалки, в назидание остальным. Свидетели террора, который весь день раздували в городе З. Демиркол и его друзья, возможно, все приукрашивали рассказы: было совершено нападение на общество «Месопотамия», где некоторые молодые курдские националисты занимались исследованиями "фольклора и литературы", и так как никого там не нашли, то сильно избили не интересовавшегося политикой старика, который подавал чай в Обществе, а по ночам спал там. После того как до утра избивали двух парикмахеров и одного безработного, которым шесть месяцев назад устроили допрос, но не стали задерживать, после того как статуя Ататюрка перед входом в деловой центр Ататюрка была облита водой с краской и помоями, они признали свою вину и прочие свои враждебные идеологии Ататюрка действия (разбитый молотком нос статуи Ататюрка в саду профессионально-технического лицея; непристойные надписи на плакате с портретом Ататюрка, висевшим на стене в кофейне "Пятнадцать стульев", где читали газеты; планы по разрушению топором статуи Ататюрка напротив резиденции местных властей). Один из двух молодых курдов, которых обвиняли в том, что они после театрального переворота писали лозунги на стенах домов на проспекте Халит-паши, был убит, а другого, арестовав, избили до потери сознания, а когда безработный юноша, которого привели, чтобы он стер лозунги на стенах лицея имамов-хатибов, побежал, стали стрелять ему ногам. Всех, кто говорил непристойности о военных и актерах, и тех, кто распространял необоснованные сплетни, арестовали благодаря доносчикам в чайных домах, но все равно ходило очень много преувеличенных сплетен, как это всегда бывает во времена катастроф и разгула преступности, говорили о молодых курдах, которые взрывали в руках бомбы и умирали, о девушках с покрытыми головами, совершивших самоубийства в знак протеста против военного переворота, или о грузовике с динамитом, который остановили, когда он уже подъезжал к полицейскому участку в квартале Иненю.
Ка уже и раньше слышал о нападениях с участием смертников на грузовике со взрывчаткой и поэтому не делал ничего и спокойно сидел весь вечер рядом с Ипек, не обращая никакого внимания на эти разговоры.
Поздно вечером, когда Тургут-бей и его дочери вслед за Сердар-беем встали, чтобы удалиться в свои комнаты, Ка пришло в голову позвать Ипек к себе. Но, чтобы не нарушить ощущения счастья, если ему откажут, он вышел из комнаты, даже не кивнув Ипек.
34
Да и Кадифе не согласится
Посредник
Ка выкурил сигарету, глядя из окна на улицу. Снег уже прекратился; на пустынных улицах, покрытых снегом, под бледным светом уличных фонарей повисла неподвижность, придававшая чувство покоя. Ка прекрасно знал, что чувство покоя, которое он ощущал, было связано скорее не с красотой снега, а с любовью и счастьем. И к тому же его успокаивало то, что здесь, в Турции, он был окружен множеством людей, похожих на него, подобных ему. И он был счастлив настолько, что признался себе в том, что это чувство покоя усиливается от чувства превосходства над этими людьми, которое ощущалось само собой, поскольку он приехал из Германии и из Стамбула.