Снег
Шрифт:
— Это не все, Кадифе, — сказал Ка. — Люди из окружения Суная убедили его в том, что Ладживерт замешан в убийстве директора педагогического института. В Карс даже прислали дело, в котором есть доказательства, что именно он убил в Измире телевизионного ведущего.
— Кто эти люди, которые окружают его?
— Несколько сотрудников Разведывательного управления в Карсе… И несколько военных, связанных с ними… Но Сунай не находится полностью под их влиянием. У него есть свои цели, связанные с искусством. Это его слова. Сегодня вечером он хочет сыграть одну пьесу в Национальном
— Что за пьеса?
Ка рассказал об "Испанской трагедии" Томаса Кида и сказал, что Сунай предупредил, что изменил и адаптировал пьесу.
— Уже многие годы во время турне по Анатолии он адаптировал Корнеля, Шекспира и Брехта на свое усмотрение, соединяя пьесы с танцем живота и с неприличными песнями.
— Должно быть, во время прямой трансляции я буду женщиной, которую изнасилуют, чтобы началась кровная вражда.
— Нет. Ты будешь девушкой-мятежницей, которая, закрывая голову, как испанская дама, устает от кровной вражды и однажды, в момент гнева, сбрасывает свой платок.
— Здесь, для революционности, необходимо не снимать платок, а надеть его.
— Это пьеса, Кадифе. И ты сможешь снять платок, так как это спектакль.
— Я поняла, чего они хотят от меня. Даже если это и пьеса и даже если в пьесе будет пьеса, я не сниму платок.
— Послушай, Кадифе, через два дня снег прекратится, дороги откроются и осужденный в тюрьме попадет в руки безжалостных людей. И тогда ты не увидишь Ладживерта до конца своих дней. Ты подумала об этом?
— Я боюсь, что если подумаю, то соглашусь.
— К тому же под платок ты наденешь парик. Никто не увидит твоих волос.
— Если бы я собиралась надеть парик, я бы сделала это давно, как другие, чтобы попасть в институт.
— Сейчас вопрос не в том, чтобы сохранить чувство собственного достоинства при входе в институт. Ты сделаешь это для того, чтобы спасти Ладживерта.
— Интересно, а захочет ли Ладживерт, чтобы я устроила его освобождение, открыв голову?
— Захочет, — ответил Ка. — То, что ты откроешь голову, не нанесет вред чувству собственного достоинства Ладживерта. Потому что о ваших отношениях никто не знает.
По гневу в ее глазах он понял, что смог попасть в больное место Кадифе, и потом Ка увидел, что она странно улыбнулась, и испугался этого. Его охватил страх и ревность. Он боялся, что Кадифе скажет ему что-нибудь сокрушительное об Ипек.
— У нас немного времени, Кадифе, — сказал он, охваченный все тем же странным страхом. — Я знаю, что ты понимающая и умная девушка и сможешь с радостью выйти из этой ситуации. Я говорю тебе это как человек, многие годы живший жизнью политического ссыльного. Послушай меня: жизнь проживают не для принципов, а для того, чтобы быть счастливым.
— Но без принципов и веры никто не
— Верно. Но в таком тираническом государстве, как наше, где люди не имеют никакой цены, уничтожать себя ради того, во что веришь, — неразумно. Великие принципы, верования — все это для людей из богатых стран.
— Как раз наоборот. В бедной стране людям не за что ухватиться, кроме их веры.
Ка не сказал то, что подумал: "Но то, во что они верят, — неправда!" Он сказал:
— Но ты не из бедных, Кадифе. Ты приехала из Стамбула.
— И поэтому я поступлю согласно тому, во что верю. Я не могу внешне отрекаться от своей веры. Если я сниму платок, то сниму его по убеждению.
— Хорошо, что ты скажешь на это: никого не впустят в зрительный зап. Пусть жители Карса смотрят происходящее только по телевизору. Тогда камера сначала покажет, что ты в минуту гнева хватаешься рукой за платок. А затем мы сделаем монтаж и покажем со спины, как волосы открывает другая, похожая на тебя девушка.
— Это еще хитрее, чем надеть парик, — сказала Кадифе. — И в конце концов все подумают, что я сняла платок после военного переворота.
— Что важно? То, что предписывает религия, или то, что подумают все? Таким образом, получится, что ты ни разу не снимешь платок. А если тебя беспокоит, что скажут, когда все эти глупости закончатся, расскажем, что это был монтаж в фильме. Когда станет известно, что ты согласилась на все это, чтобы спасти Ладживерта, молодые люди из лицея имамов-хатибов почувствуют к тебе еще больше уважения.
— Ты когда-нибудь думал о том, что когда изо всех сил стараешься кого-либо убедить, — сказала Кадифе совершенно изменившимся тоном, — на самом деле говоришь то, во что никогда не верил сам?
— Может быть. Но сейчас мне так не кажется.
— И когда тебе в конце концов удастся уговорить этого человека, ты испытываешь чувство вины, что ты уговорил его, не так ли? Из-за того, что не оставил ему иного выхода.
— То, что ты видишь, — это не безвыходное положение для тебя, Кадифе. Ты, как умный человек, видишь, что больше ничего не остается делать. Люди, окружающие Суная, повесят Ладживерта, и рука у них не дрогнет, и ты не можешь на это согласиться.
— Скажем, я сняла перед всеми платок, приняла поражение. Откуда будет ясно, что они отпустили Ладживерта? Зачем мне верить словам этой власти?
— Ты права. Я поговорю с ними об этом.
— С кем и когда ты поговоришь?
— После того как увижусь с Ладживертом, я опять пойду к Сунаю.
Они оба помолчали некоторое время. Таким образом, стало совершенно ясно, что Кадифе приняла эти условия как есть. И все же Ка, чтобы убедиться в этом, посмотрел на часы, показывая их Кадифе.
— Ладживерт в руках НРУ или военных?
— Я не знаю. Но в любом случае особенной разницы нет.
— Военные могут и не пытать, — сказала Кадифе. Она немного помолчала. — Я хочу, чтобы ты отдал это ему. — Она протянула Ка красную пачку «Мальборо» и выполненную в стиле ретро зажигалку, инкрустированную перламутром. — Зажигалка моего отца. Ладживерту нравится прикуривать от нее.