Снега, снега
Шрифт:
Когда Чингизу исполнилось пятнадцать лет, погиб его отец. Так, вот, случилось. Бывает. В степи – всё и всякое – бывает.
Неожиданно взбунтовались коварные лесные славяне, проживавшие где-то на далёком северо-западе. От Великого Хана поступил строгий и однозначный приказ: – «Усмирить и наказать!».
Половина родовой орды, объединившись с другими монгольскими отрядами, послушно отправилась на северо-запад.
Бунт, как и всегда, был жестоко подавлен. Орда привезла в Чингизову долину много военных трофеев – главным образом, золотые и серебряные монеты, изящные женские украшения с яркими самоцветами, новых умелых рабов и молоденьких рабынь.
А, вот, отец Чингиза в родовую долину не вернулся, меткая славянская стрела пробила ему – насквозь – жилистую шею.
Он умер почти сразу, не мучаясь. Желанная смерть – для настоящего степного воина…
Чингиз был в ханской семье единственным сыном. Поэтому он – в соответствии с родовыми традициями – и стал новым полновластным ханом Чингизовой орды. Так положено – издревле.
В качестве главного советника к Чингизу был назначен (он самолично и назначил), многоопытный и мудрый сотник О-чой, старинный боевой товарищ погибшего отца.
Примерно через полгода – после получения Чингизом высокого ханского статуса – О-чой заявил:
– Хан, ещё не познавший женщину, не может считаться полноценным ханом. Пришла пора, мальчик, становится настоящим мужчиной.
Тем же вечером в белую ханскую юрту Чингиза – под покровом ночной темноты – вошла Минга, предпоследняя жена О-чоя, женщина молодая, симпатичная и опытная.
Чингиз быстро выполнил то, что от него требовалось и, отвернувшись, крепко уснул.
Утром, во время скромного завтрака, сотник был непривычно хмур и задумчив.
– Что-то случилось? – спросил Чингиз. – Опять взбунтовались подлые лесные славяне?
– Нет, на севере всё спокойно.
– Что же тогда? Я прошлой ночью вёл себя недостойно – для звания настоящего мужчины?
– И здесь всё хорошо… Но Минга считает, что ты, хан, не получил от общения с ней никакого удовольствия. Это так?
– Не знаю, сотник. Я ничего не почувствовал. Ну, как будто поужинал непривычной пищей, не более того.
– Это очень плохо, – запечалился О-чой.
– Почему?
– У мужчины, который не получает от сношения с женщинами удовольствия, как правило, не бывает детей… Бездетный хан? Это грозит разнообразными и многочисленными неприятностями. Например, старейшины нашей орды могут обратиться к Верховному Хану с нижайшей просьбой – поменять родового хана. Высший Закон это разрешает.
– Что же теперь делать? – слегка забеспокоился юный Чингиз.
– Будем менять женщин. Искать ту, которая подойдёт тебе. Ту, которая сможет зачать от тебя ребёнка…
С момента этого знакового разговора прошло около девяти с половиной лет. Прошло и прошло. Бывает…
За это время в юрте Чингиза побывало множество женщин – и его законные монгольские жёны, и молоденькие китайские наложницы, и иноземные белокожие блудницы. Сколько всего их было? Может, пять сотен. Может, вдвое больше. Какая – разница?
Но – ровным счётом – ничего не изменилось. Чингиз, усердно выполняя свою мужскую работу, не испытывал при этом ни малейшего удовольствия, а женщины – упорно – не желали беременеть.
Однажды О-чой исчез на две с половиной недели – уехал в Дикую степь, лежащую за северным горным хребтом. Северный хребет – место злое, неприветливое, не каждого пропускающее – туда и обратно.
А в Чингизову долину – на печальном малиновом закате – сотник вернулся не один. За его широкой спиной, на крупе каурого коня, восседала хрупкая женщина, полностью укутанная в плотное чёрное покрывало. За плечами женщины висел объёмный кожаный мешок.
Введя незнакомку в юрту Чингиза, О-чой известил:
– Это – Гульча, шаманка из Дикой степи.
Женщина, аккуратно пристроив кожаный мешок рядом с входным пологом, сбросила чёрное покрывало на войлочный пол ханской юрты.
Чингиз невольно вздрогнул и брезгливо поморщился. Перед ним стояла уродливая старуха – горбатая, оборванная и совершенно седая. По тёмно-коричневому лицу пожилой женщины змеились многочисленные глубокие морщины, а её горбатый и длинный нос был щедро утыкан лиловыми и тёмно-сизыми бородавками.
– Сотник, ты окончательно сошёл с ума? – возмутился Чингиз. – Хочешь, чтобы я переспал с этой древней и грязной развалиной? У неё же белые вши ползают в волосах!
– Точно, вши. Жирные, жадные и кусачие, – печально вздохнув, подтвердила старуха. – Переспать? – продемонстрировав чёрный беззубый рот, язвительно захихикала. – Было бы неплохо, мой степной хан…
– Хватит! – прикрикнул О-чой. – Не бери, уважаемая Гульча, лишнего на себя… О чём я тебя просил – там, возле бездонного Солёного озера?
– Внимательно – скрытым оком – посмотреть на ладони молоденького и симпатичного хана.
– Ещё?
– Заглянуть в его раскосые чёрные глаза. До самого донышка.
– Ещё?
– Ну, не знаю… – задумалась шаманка. – А, вспомнила! Пророчество сделать о молодом степном хане. То есть, о его дальнейшей жизни и Судьбе… Правильно?
– Верно излагаешь, – подтвердил сотник. – Так, приступай, старая. Чего же ты ждёшь?
– Жду, когда ты, кривоногий молодец, выйдешь из юрты. Кстати, переставь масляные светильники поближе к хану.
– Не понял…
– Так надо, – нахмурилась старуха. – Пророчества, они не любят лишних ушей. Со мной должен остаться только тот, кому я нужна… Светильники-то переставь.