Снесу крышу. Дорого
Шрифт:
Начальство явились гладковыбритыми, бодрыми, но недовольными.
— Доброе утро, Павел Константинович, — с нейтрально-радостной улыбкой поприветствовала его Даша.
— Доброе утро, Дарья Владиславовна, — столь же дежурно поздоровался шеф, открыл дверь и жестом предложить пройти внутрь.
«Доброе утро, Дарья Владиславовна» — оптимистичное начало. Это гораздо лучше, чем «Что вы здесь забыли, девушка».
— Ваш завтрак, Павел Константинович, — она поставила на стол стаканчик и коробочку с булкой. — Сейчас накрою.
— Будьте любезны, Дарья Владиславовна.
Он убрал свои вещи в шкаф,
— Кушайте на здоровье, — она сделала приглашающий жест.
— Спасибо, — хмуро поблагодарил Поляков и пересел к еде поближе. — А что это вы сегодня такая красивая? — подозрительно поинтересовался он.
— Так ведь гости у нас сегодня, проверяющий. Или проверяющая.
— А. Ради гостей, конечно, можно, — пробурчал Кощей.
— Спасибо. — Он непонимающе поднял голову. — Что разрешили, — улыбнулась Даша.
И резво припустила в туалет переобуваться.
Невозможно же удержаться, когда он такой.
К тому моменту, когда она вернулась, с завтраком было покончено, а сам начальник сидел на своем высоком начальственном кресле с видом Наполеона периода захвата Европы. Когда он еще не встретился с Россией.
— Дарья Владиславовна, уберите здесь, — он показал на стол, будто Несветаева сама бы не догадалась. — И пригласите юриста, главбуха и начальника отдела кадров. Сейчас. Одна нога тут, другая там.
— Рука.
— Что «рука»?
— Рука — здесь, нога — там. Я руками обычно со стола убираю, — Даша тем временем собрала посуду.
— Ну если вам так удобнее, — протянул Поляков ей вслед.
Дарья уже неслась собирать совещание.
Она прошла за свой компьютер. Если что-то секретное, ее попросят выйти.
— Нам нужно решить, куда посадим проверяющего, — обозначил проблему Кощей.
Все задумались.
— Можно ко мне, — без большого энтузиазма предложил Богдан Викторович.
— Не хотелось бы, — качнул головой Поляков. — У тебя можно втихую собраться без лишних глаз, в случае чего.
— К нам бы тоже не хотелось, — добавила Галина Петровна.
— Павел Константинович, — «неуверенно» подняла руку со своего места Дарья. — Может, его на мое место? Всё равно он у вас большую часть времени у вас будет проводить.
— А тебя куда? — насмешливо полюбопытствовал шеф.
— Ко мне можно! — уже более жизнерадостно предложил юрист.
Поляков глянул на него так, что Богдан Викторович сразу опустил голову.
— К нам на время можно, — предложила главбух.
— У меня пусть посидит пока, — решила за всех Елена Викторовна. — А вообще, конечно, не дело, что помощник с вами в одном кабинете сидит. Не по регламенту. Должна быть приемная…
— И где я вам ее возьму? — покрутил рукой директор.
— Не знаю… Можно отдел охраны пересадить, там у начальника отдельный маленький кабинет, смежный с остальными.
— Сделал гадость, на сердце радость? — хмыкнул Кощей. — Я подумаю.
Пока все проводили перестановку, установку камеры на бывший стол помощницы, Даша незаметно сделала пару снимков, отправив заказчику с гневными комментариями по поводу его неместного вмешательства и вынужденного Дашиного отступления.
Прав Павел Константинович: сделал гадость — на сердце радость.
Глава 27.
Когда в воскресенье за Дарьей захлопнулась дверь, Паша сказал: «Скатертью дорога!», выматерившись для комплекта. На столе остались лежать банкноты, немые свидетели его недавнего провала. Кощей собрал их, обстучал о столешницу, выравнивая края, и вложил обратно в портмоне.
Неудачно вышло.
А ведь когда Паша засыпал, у него были такие грандиозные планы на выходной. Еще бы: у него была такая девушка, и целое воскресенье впереди! От легкой отстраненности Дарьи у Полякова слетали все предохранители. Переход от холодности к страсти, к какому-то отчаянному голоду — это было за гранью. Как разрывная в печень. Пах! И Паша уже даже не дурачок без мозгов, а сплошное похотливое животное. Будто отдавая ей всего себя без остатка, он что-то получал взамен. Что-то, что отдавалось в душе болотной горечью.
И Кощей отчетливо осознал, что хочет ощутить это что-то горькое снова.
Чертовщина какая!
…Ведь всё было так замечательно. Они бы съездили в какой-нибудь торговый центр, Даша взяла бы себе обновки — от одной этой мысли в Пашиной душе пахнуло полынной тоской, на секунду перебивая злость на девчонку, — потом они бы пообедали в каком-нибудь хорошем месте и вернулись сюда. И Кощей бы уболтал ее поиграть… нет, с наручниками, наверное, она бы не согласилась. Но хотя бы с повязкой на глазах.
У него стремительно потяжелело в штанах.
Но она всё испортила!
Она испортила ему такую мечту! Она отобрала у него эту щемящую острую боль, от которой заходилось сердце, и ничего не оставила взамен.
Только злость.
Почему она сводила все разговоры к деньгам? Им что, больше поговорить не о чем?
Поляков перебирал в уме темы, на которые мог разговаривать. По всему выходило, что, да, не о чем. Кроме денег и работы их ничего не связывало. Ровным счетом ничего. Как и с другими его «кисками». Просто другие заполняли паузы бессмысленной болтовней о себе, своих подругах и профилях, тренировках и процедурах красоты, отчего казалось, что между ними что-то есть. А по факту-то та же пустота. Как ни старался, Кощей не мог вспомнить содержания ни одной такой беседы.
Только с Дарьей эта пустота превращалась в настоящую бездну. И Паша в нее падал, падал, падал… А дна всё не было и не было.
Кощей пошел в душ, врубил в кабинке "тропический дождь", подставляя затылок и плечи бережным струям. Потом наконец позавтракал, стараясь не вспоминать утренний спор. Хотя творог уже не казался вкусным, а организм-предатель хотел непременно горячей каши. Той самой, которую в него по утрам пыталась впихнуть мама, а Паша плевался от одного вида пыльно-серых «соплей». В армии он приучился есть всё. Не нравится еда? Приходи завтра. Даже одного пропуска пищи достаточно, чтобы любая съедобная гадость стала значительно привлекательней. А после недели одиночной «автономки» горячая еда, приготовленная в посуде, казалась амброзией. Но почему-то Паше сейчас хотелось именно тот, мамин утренний «геркулес», приправленный отцовским выговором за неуважение к ее труду. Из тех времен, когда папа и мама представлялись Пашке единым и неделимым целым.