Снежинка и её Ветер
Шрифт:
– Чем же? – нахмурилась Снежана.
– По крайней мере, определит, человек ты или двуликая. – Фатху звонко хлопнул в ладоши и спросил: – Чем вечерять будем?
***
Поселковая ведунья Берегиня недолюбливала дочь оборотня, вредила ей, пугая сельскую детвору, мол, обернётся Снежинка медведицей, расцарапает лицо когтями, помнёт рёбра, перекусит руку, узнаете, как возиться с двуликой. Девочки обходили Снежану, подруг у неё никогда не было. Мальчикам, сколько не запрещай, только распалишь. Сорванцы демонстрировали удаль друг перед другом, задирая
– Обернись, Снежинка! Давай поборемся! Я любого медведя завалю.
Девочка не обижалась на них, ей не хватало общения со сверстниками, рада была и такому. Растопыривала пальцы, изображая когти, щерила зубы и страшно рычала. Мальчишки с визгом прыскали в стороны, будто пугаясь. Так и росла Снежинка в мальчишеской компании. Убегала тайком от матери то в лес, то на берег моря. Прыгала со скалы, лазала по деревьям, до хрипоты орала, соревнуясь, кто громче, до изнеможения носилась, кто быстрее, до посинения плавала, кто дальше.
Она любила своё детство, несмотря на косые взгляды взрослых, недобрый шёпот ведуньи, презрение поселковых девчонок. Вот бы так было всегда! Но хочешь ты этого, или не хочешь, а взрослеть приходится. Подкралось совершеннолетие, а с ним и неразрешимые вопросы. Раньше хотя бы знала о себе: мать человек, отец двуликий, сама она смеска, может жить, как захочет. А теперь что? У Снежаны возникло чувство, что она воровка: присвоила чужих родителей, чужой дом, чужую жизнь. Не лучше ли ей было младенцем утонуть в холодных водах? Не зря ведь люди вывезли её в море и бросили за борт! Наверное, была тому причина.
***
По главной улице посёлка шли все вместе. Отец в коротком полушубке, с непокрытой головой и без рукавиц протаптывал тропинку в нападавшем за ночь снегу. Мать надвинула шаль на глаза и прикрывала лицо варежкой, стесняясь любопытных взглядов. Снежана замыкала цепочку, смотрела под ноги, стараясь хотя бы иногда попадать в отцовские следы. Ей не было дела до глазевших в окна старух, до ребятишек, повисших на заборах и кричавших в спину хуторянам:
– Медведи! Глядите-ка, медведи идут! Прячьте скотину, запирайте сараи!
Зулла появлялась в посёлке только по острой необходимости, а Снежинка бывала лишь в крайнем здании – школе восьмилетке. Два последних класса надо было учиться в городском интернате, куда мать не отпустила. Упорная девушка доучилась сама по Николкиным книгам и тетрадям, экзамены сдала экстерном. Зулла вздыхала, пожимая плечами: зачем деревенщине аттестат? А когда зашла речь о педагогической гимназии, сказала строгое материнское: «Не пущу!» Как с ней спорить? Любому понятно, что двуликой учительнице никто малых детей не доверит.
Теперь всё могло измениться. Скажет ведунья своё слово, объявит, что Снежана – человек, и тотчас поменяется к ней отношение. Хотелась верить в это. Боялась девушка Берегиню, однако шла к ней: неприятное общение – малая плата за возможность жить как все.
Кривой горбун с прокуренным голосом – служка Ромий – даже в сени Фатху не пустил:
– Нечего здесь медведям делать! Коль переживаешь за своих тёток, сиди на завалинке, ожидай.
Снежинка прыснула в кулачок: тёткой её ещё не называли. Фатху послушно отошёл в сторону, по ступеням высокого крыльца сначала поднялась Зулла, за ней уже Снежана. Берегиня сидела в центре сумрачной горницы за круглым столом с массивными ножками. Такой и с места сдвинуть не получится, как только заволокли сюда – удивилась Снежана. От хриплого голоса ведуньи у неё мурашки по спине побежали.
– Чего пришла? Зачем медвежонка своего привела ко мне? – зыркнула на вошедших Берегиня.
Зулла приблизилась к столу и высыпала на него горсть монет, полученных недавно за шубу, пошитую для городской барыни:
– Помощи твоей прошу, смилуйся, разъясни, как Снежане инициацию проходить: с людьми или с кем другим.
– Так смеска она! – прикрикнула ведунья, не прикасаясь к деньгам. – Хочет здесь, милости просим. Хочет с оборотнями – не держим. Отец-то чего решил? Фатху твой?
– Фатху не отец ей, Берегиня, – едва слышно проговорила Зулла.
– Что? – ведунья встала, выпрямилась и грозно посмотрела на ссутулившуюся женщину: – Как прикажешь понимать тебя? Кто ж тогда отец?
Она была небольшого роста, Зулле до носу не доставала, но от тщедушного немолодого тела веяло такой мистической мощью, что у обеих просительниц задрожали колени. Снежана не смогла стоять, прислонилась спиной к притолоке, в Зулла, так вообще на табурет опустилась.
– Н-не знаю, кто. Знала бы, не пошла к тебе.
– О, как! – всплеснула руками ведунья. – Изменила мужу, и не знаешь, с кем! А какая любовь была по молодости! Слушать не хотела ни о ком из парней, Фатху ей подавай!
Зулла обхватила голову руками и запричитала:
– Не изменяла я, не мой это ребёнок…
Берегиня упала на свой стул, откинулась на спинку и захохотала:
– Ой, уморила, ой, давно я так не веселилась! Отец – не отец, мать – не мать! В капусте, что ли нашли деточку?
– Не в капусте, – покачала головой Зулла, – на острове. Фатху подобрал брошенного ребёнка и принёс мне.
– Так я же сама видела! – гневно выкрикнула Берегиня и ткнула крючковатым пальцем в сторону Снежаны. – Видела, как грудью кормила её! А говоришь, не рожала! Откуда молоко?
– Хранитель Севера чудо явил, – со вздохом ответила Зулла. – Я согреть младенчика хотела, к голой груди прижимала, а девочка ну сосать! Пусть, думаю, быстрее оттает. А потом гляжу: молочко у ней на губах. Чудо.
– Вот как… хм… – ведунья задумчиво посмотрела на девушку и кивнула ей: – Что стоишь, как неродная? Иди сюда, сядь за стол. Думать будем, – сказала и замерла, будто уснула с открытыми глазами.
Зулла боялась шелохнуться и только морщилась как от зубной боли, Снежана водила пальцем по древесному рисунку столешницы и ждала первого важного ответа в своей жизни. Наконец, мать не выдержала бесконечного молчания и подвинула горку монет к ведунье: