Снежная ночь с незнакомцем
Шрифт:
Она не останавливала его. Ее руки лежали у него на плечах, и пальцы царапали его спину. Она почти задыхалась. Затем Фиона начала делать те движения, которые может делать только женщина, — медленные и сладострастные. И Дункан наслаждался ее губами, языком, сдерживая свою страсть, кипевшую в каждой жилке, каждом мускуле и переполнявшую его чувствами, которых он не испытывал очень, очень давно. Он хотел ее до удушающего отчаяния, желал владеть ею, войти в ее горячее и влажное тело.
Как бы в ответ на его молчаливое желание, когда он ласкал ее отвердевший сосок, Фиона приподняла ногу. Дункан схватил ее за лодыжку, провел рукой
Неожиданно Фиона приподнялась, обхватила ладонями его голову и стала стаскивать шарф. Должно быть, она почувствовала обгорелую кожу на его щеке и шее, потому что внезапно отшатнулась и посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.
Дункана охватила паника при мысли о том, что она увидела, и в эту минуту его мир рухнул. Он чувствовал, как у него сжимается сердце.
— Боже мой, — шептала Фиона, глядя на его лицо.
Он знал, что она видела: левый глаз, оттянутый вниз обожженной щекой, бесформенное ухо. Еще оставались шрамы на шее и плече, она их не видела, но от этого было не легче. Он ожидал ее безжалостного отвращения и попытался отодвинуться, но Фиона держала его за голову и, что удивительно, трогала пальцами изуродованную кожу.
Дункан так неожиданно отшатнулся, что она упала на бок. Он быстро вернул шарф на положенное место, а неожиданно снова ставшее безжизненным сердце — в дальний ящик. Он чувствовал себя неловко, как бы выставленным на всеобщее обозрение, и не знал, что сказать, что сделать. Он привык к тому, что пугал людей, но на сей раз оказался не готов к этому. В эту минуту он был беззащитен и растерян. Его руки и глаза были заняты костром.
— Дункан… я прошу прощения.
Он покачал головой. Это он должен просить прощения у нее.
— Я очень удивилась.
«Стало противно», — хотела она сказать.
— Наверное, вам было страшно больно.
Дункан воткнул палочку ближе к огню, помешал угли, делая страшные усилия, чтобы заговорить. Наконец к нему вернулся голос, но он не мог смотреть на нее.
— Пожалуйста, простите меня. Я преступил границу. Простите. Мне надо взглянуть на лошадей.
Дункан бросил палку в костер и вышел из шалаша. Он не вынес бы, если бы увидел отвращение в ее глазах или, хуже, жалость. Более того, он понял, что она видела все его лицо, но не узнала его. Неужели он так изменился? Неужели огонь уничтожил все черты, по которым его можно узнать? «А что, если сейчас признаться, кто я, — с горечью подумал он, — и объяснить, что ее желание унизить меня осуществилось?» Он не возвращался в шалаш, пока обжигающий холод не притупил все его чувства и мысли.
К счастью, Фиона уже спала. Дункан снова помешал костер, затем сел рядом с ней и, подстелив себе сена, сидел и смотрел на огонь, не в силах уснуть.
Глава 8
Проснувшись на следующее утро, Фиона увидела разгоревшийся костер и две последние лепешки, подогревавшиеся на горячем камне.
Но Дункана нигде не было видно.
Фиона съела одну лепешку и вылезла из шалаша. У нее затекли ноги и болели суставы, но над головой голубизной сияло небо. Она привыкла умываться снегом, как бы холодно ни было. Умывшись, Фиона выпрямилась и огляделась.
Она увидела Дункана, занимавшегося лошадьми. Ее поразила мягкость и плавность его движений, движений человека, владеющего только одной рукой. Он научился ловко пользоваться ею, и складывалось впечатление, что не было ничего, чего бы он не мог сделать.
Его обезображенное лицо мешало ей уснуть, и она мало спала в эту ночь. Она притворилась спящей, когда он вернулся, потому что чувствовала его смятение и потому, что не могла избавиться от мыслей об ожогах и страдании, которое видела в его глазах. Бог мой, его глаза. В них было столько боли, что она передавалась и ей. Она даже не могла представить, как он страдал, как физически, так и душевно. Ее сердце переполняло сочувствие. Как ей хотелось внушить ему, что не шрамы заметила она, а увидела, какой он человек. Увидела его глаза. Они были так выразительны, так глубоки и полны страсти, взволновавшей ее. Дункан был немногословен, но с такими глазами, руками и губами слова ему не требовались.
Фиона понимала, что, вопреки всему, увлеклась этим мужественным человеком. Ее не смущало, что он арендатор, а она леди. Она говорила себе, что в Шотландии это имеет меньшее значение, чем в Лондоне.
Существовало что-то еще. Что-то не выходившее из ее головы, что-то как будто знакомое в этом человеке, которого она встретила всего лишь пару дней назад. Очень странно, но она чувствовала, как будто знает его давно.
Фиона смотрела, как Дункан устало поднимается по холму к построенному им шалашу. Он остановился, наклонился и, набрав большие горсти снега, бросил их в огонь. Фиона пробралась по снегу, чтобы помочь ему.
— Веселого Рождества! — с улыбкой сказала она.
Дункан лишь мельком взглянул на нее.
— Веселого Рождества. — Повязка скрывала его глаз, голова замотана шарфом, шляпа надвинута на глаза.
— Так мы доберемся сегодня до Блэквуда? — спросила она, чтобы завязать разговор.
— С Божьей помощью — да.
— О, какая великолепная новость! Я все замерзаю и замерзаю. А как вы чувствуете себя этим утром, мистер Дункан?
Дункан поднялся и взял под мышку меховой коврик, под которым они спали.
— Хорошо. — Он начал снимать парусину с каркаса. Фиона бросилась помогать ему.
— В этом нет необходимости, — сказал он.
— Простите, сэр, но чем скорее мы все здесь уберем, тем скорее тронемся в путь.
Дункан настороженно посмотрел на нее.
— Да, — согласился он.
Фиона улыбнулась и продолжила стаскивать парусину.
— Но мы аккуратно сложим ее и положим в повозку, ибо я отказываюсь прятаться под ней, — весело сообщила она. — Во-первых, я хочу погреться на солнышке.
Дункан стиснул зубы и отвернулся.
Но Фиону это ничуть не смутило.
Когда же они наконец выехали на дорогу, Фиона уселась рядом с Дунканом и принялась болтать как сорока, пытаясь развлечь его рассказами о Лондоне. Раз или два ей показалось, что ее истории забавляли его, но, кроме редких насмешливых замечаний, Дункан ничего не произнес.
У Фионы начало разыгрываться воображение, как это часто с ней случалось. Сожалел ли он о тех страстных поцелуях, которым они обменялись? Сожалел ли о том, что она увидела его лицо? Может быть, в его жизни с ним обращались очень плохо, и это сделало его таким скрытным. Сердце разрывалось при одной такой мысли, но она не могла не думать об этом. Возможно, она совсем не интересовала его. Не могла же она так ошибиться, неправильно истолковав его страсть?