Снежных полей саламандры
Шрифт:
— Да. Было…
— Вы говорите правду, — кивнула капитан.
— Вы что, читаете меня сейчас, что ли? — мгновенно рассвирепел Гордей Павлович, даже по столу ладонью пристукнул в гневе.
— Это запрещено без согласия, — отрезала Дёмина. — Но у лгущего человека меняется взгляд. И есть еще несколько характерных для вранья движений — глаз, губ, лицевой мимики. Нас учат распознавать это не прибегая к возможностям телепатической паранормы.
— Вы объясните, пожалуйста, — попросила Ане. — Что с Ларой? В чём вы подозреваете её?
— Некого подозревать, — капитан погасила
— Как?! — вскричала Ане, прижимая к лицу ладонь.
— Почему? — одновременно с нею спросил заведующий.
— Ментальное программирование, — объяснила Дёмина. — Эмпат-императив на подавление воли, и человек внезапно уходит из больницы, придумывая какую — то непонятную причину. Исчезает из поля зрения родственников. И вот. Погибает…
— Я знал всегда, что такие, как вы…
Дёмина подняла ладонь. Сказала:
— Этим балуются не телепаты, поверьте. У нас за несанкционированный инфосферой доступ к сознанию нетелепата судят строго, вплоть до высшей меры. Это оборудование, приборы, опытные операторы. Технология для Ласточки, прямо скажем, нетипичная. Завезли извне. А вот кто… это мы и пытаемся выяснить.
— «Мирумирники» же, — тихо сказала Ане.
— Нашедшие себе покровителей за пределами локального пространства Снежаношара, — кивнула капитан. — Да. Впрочем, это моя работа…
Она встала, и Ане вдруг заметила, что у капитана тоже глаза красные, и лицо усталое. Тоже не спала пару суток подряд. Получила результаты экспертизы, вернулась обратно с полдороги, — выяснять… Не сахар и у них работа, поняла Ане. Не сахар!
Ане не помнила, как добралась домой. Дома она рухнула в постель, не раздеваясь, и провалилась в глубокий, без сновидений, сон как в колодец. А проснулась от вкусного, плеснувшего в душу детством запаха — запаха жареных оладьев и малинового мёда. За стеной, на кухне, возился кто — то большой и сильный. Ане улыбалась, узнавая знакомые шаги, представляя себе знакомое до боли лицо и уверенные руки. Она давно уже дала Игорю доступ к своей квартире, чтобы мог придти или уйти свободно. Служба у него была такая, что дёрнуть могли в любой момент, хотя бы и в середине ночи, и вообще. Если живёшь с мужчиной, но не доверяешь ему ключей доступа от своего жилища, то, спрашивается, зачем тогда живёшь?
С трудом поборов лень, Ане села, свесила с постели ноги. Обнаружила, что одета в сорочку, а костюм, в котором пришла и, — она помнила это совершенно точно! — завалилась в неразобранную постель, аккуратно разложен на стуле. Тонкий запах средства для стирки говорил о том, что одежду прогнали через полный цикл очистки и сушки. Ане взяла халат, накинула на плечи и вышла на кухню.
— Отдохнула? — спросил Игорь, отключая печь. — Садись, поешь…
Ане покачала головой, чувствуя, как разгорается в душе пожар.
— Игорь, — сказала она, — спасибо…
Обняла его, ткнулась лицом ему в шею, шептала слова благодарности, а руки жили отдельной жизнью — гладили его могучие плечи, спину, спускались вниз. Как же ей недоставало в эти напряжённые, безумные, страшные дни его спокойствия, сухого жара его паранормы, его рук, голоса, прикосновений…
«Я люблю тебя», — думала Ане. — «Я хочу быть с тобой, всегда. Что бы ни произошло. Что бы ни случилось. Всегда… всегда…»
Осень набирала силу: по утрам лужи после ночного дождя схватывало белым, воздух дышал свежим морозцем. Кружил листопад, усыпая тротуары, улицы, крыши жёлтым, розовым и пурпурным ковром. Солнце пряталось где-то за Донной, подсвечивая сумрачную небесную хмарь лёгким синеватым золотом.
До Ярсеневска ходил скоростной «шарэкс» — «Шаров-Экспресс», изобретение КБ имени Шарова Сергея Яковлевича, инженера-изобретателя, воплотившего в жизнь в первое столетие натурального века сеть железных дорог, связавшую Юг Первого материка с Востоком материка Второго в единое целое. С тех пор все поезда, ходившие по ЮВЖД, звались «шарэксами», даже если разрабатывали их в других конструкторских бюро и производили на других заводах.
Всю дорогу Ане безбожно проспала на плече у Игоря. Всплывала иногда сквозь мрак тяжелейшей усталости, ощущала плавную скорость идущего полным ходом вагона, негромкую приятную музыку, звонкие голоса детей через четыре окна вперёд по проходу, ровное, родное тепло рук своего мужчины, и — проваливалась снова. Её б воля, ни на какие скачки она бы не поехала. Но очень уж не хотелось обижать отца…
Ярсеневск встречал ясным, пронзительно-синим, с проседью, небом, хрустким ледком под ногами, запахами осенних цветов и палых листьев. Ветер трепал выбившиеся из-под шапочки волосы, холодил шею, руки. Ане зябко ёжилась, жалась к Игорю, которому холодная погода не просто была нипочём, она ему нравилась. Неудивительно, если вспомнить его рассказы о мире, где он вырос. Ане честно пыталась представить себе мир, где круглый год идёт снег, получалось у неё плохо. А под конец поездки, последние десять минут, когда «шарэкс» плавно сбрасывал ход, ей приснился сон.
Яблони в цвету, и утонувший в снегу сад. Нежные розоватые лепестки, доверчиво раскрытые навстречу негреющему злому солнцу. Вспыхивающие на свету радужные искры, — мороз стоял небольшой, на дворе стояла весна, но всё ж таки это был мороз, и атмосферная влага оседала на землю тонким прозрачным шлейфом редких снежинок. И это была картина такой запредельной красоты, что хотелось замереть, затаив дыхание, и стоять так до скончания мира. Чтобы не потревожить торжественную хрупкую тишину заснеженного сада…
Ане проснулась за две минуты до окончания пути. Сон задержался в памяти, не хотел отпускать. «Я буду там», — замирая в сладком предчувствии, поняла Ане. — «В этом саду, у этих яблонь. Я буду там!» Знание дышало повелительной ясностью предвидения.
Папа встречал у ипподрома. Выглядел безупречно, как, впрочем, всегда. При виде Игоря родитель немного оторопел, так как быстро опознал в нём не просто чужака, но — военного, солдата-пирокинетика. Да, папа. Извини. Другого у меня нет, и не предвидится.