Сними обувь твою
Шрифт:
Поскольку вы ни в чем не виноваты, обо всем случившемся можно забыть.
– Я не могу с вами согласиться. Я виноват. Если я не понимал, что необходимо… быть осторожнее, это не может служить извинением. Я обязан был это понимать.
Лорд Монктон встал.
– Я вам глубоко сочувствую. Поверьте мне.
Когда он ушел, Уолтер повернулся к Генри. В его лице по-прежнему не было ни кровинки.
– Я должен извиниться перед тобой. Пусть все это тебя не беспокоит, Генри, ты и так был очень терпелив. Завтра я возвращаюсь в Лондон.
– Чепуха! – воскликнул Генри. – Ты ни в чем не виноват. Забудь об этом мерзком деле. Послушай, мой дорогой, я и подумать не могу, что между нами что-то встанет…
– Не между нами. Но я никогда больше не привезу ее в ваш дом. Прошу тебя, Генри, ни слова об этом, пока мы с ней не уедем. Я все объясню ей там.
А сейчас я просто скажу ей, что мы уезжаем завтра утром.
Беатриса сидела на скамье, поникнув и закрыв лицо руками. На этот раз находчивость покинула ее: в ее арсенале не было средств защиты против такой катастрофы. Проходя мимо, Уолтер тронул ее за плечо и шепнул:
– Прости меня. Больше ты ее не увидишь.
Она подняла на него сухие глаза и, не отвечая, крепко сжала его руку.
Он прошел в дом, не сказав больше ни слова, а Генри со слезами на глазах обнял жену, шепча бессмысленные проклятия, ласковые имена, бессвязные утешения. Она не отвечала, но взгляд ее был нежным. В эту минуту ничто не имело значения, кроме его любви к Уолтеру.
Глава XV
Беатриса сидела с миссис Джонс перед открытым комодом, перебирая нежно пахнущее жасмином детское белье. После следовавших одна за другой беременностей наступил перерыв в три с половиной года. Но теперь она снова носила под сердцем ребенка, и в глазах ее была бесконечная усталость.
Прежнее несправедливое
– Уолтер, что случилось? К ней повернулись два бледных лица. – Одну минуту, милая… – Генри, я понимаю. Но раз уж я столько слышала, будет хуже, если я начну гадать и раздумывать. Лучше скажи мне все, Уолтер. Мама? Брак их матери пришел к своему логическому завершению. Однажды ночью Карстейрс украдкой ушел из дома, унеся с собой все ее деньги – доход за последние три месяца, и бежал за границу с другой женщиной. Его покинутая жена стареющая, оставленная друзьями, нищая, – стыдясь обращаться к детям, которых она оттолкнула, отравилась крысиным ядом. Полицейские, с опозданием явившиеся, чтобы арестовать Карстейрса за какое-то преступление, нашли ее уже в агонии. Уолтер посмотрел на сестру страдальческим взглядом. – Это и моя вина, Би. Ведь из нас троих она только меня и любила. Если бы я был добрее к ней, этого могло бы не случиться. Она взяла его за руку. – Не упрекай себя, милый; ты ничем не мог ей помочь. Нельзя спасти человека, который дошел до такого падения. Она повернулась к мужу. – Не бойся за ребенка, Генри. Да, это очень тяжело, но я не буду волноваться. Дай Уолтеру стакан вина и попроси миссис Джонс накормить его. Он совсем измучен. И постарайся, чтобы дети ничего не слышали. Мне… мне надо лечь. На следующее утро ребенок родился мертвым. Некоторое время ее собственная жизнь была в опасности; наконец доктор сказал Генри, что она будет жить, но что ей больше нельзя иметь детей. Генри сел рядом с ее кроватью и дрожащим голосом передал ей слова врача. Он ни на мгновение не усомнился в том, что этот приговор такая же трагедия для нее, как и для него. Она начала по-матерински ласково утешать его: – Тебе это так тяжело? Ведь у нас есть четверо крепких и здоровых детей. И не огорчайся из-за меня: у меня будет достаточно дела воспитывать трех сыновей и дочь. Я рада, что у нас есть дочка, – тебе так хотелось, чтобы у мальчиков была сестра. Она смотрела на него дружелюбным и жестоко ясным взглядом. Бедный Генри, он ведь не виноват в том, что он – Генри. Не по своей воле он родился грубым в желаниях и глупым. Он даже неспособен понять, что он с ней сделал. А кроме того, он спас ее от этой ужасной четы, дал ей чудесный дом, достойное положение в обществе и по-своему, неуклюже старался быть добрым к ней. Теперь, когда она свободна до конца дней своих свободна – от мерзости и отвращения, от позора насильственного материнства, она, быть может, привяжется к нему, словно к большому, глупому и преданному псу. У собак тоже бывают неприятные привычки, они тоже глуповаты, тоже стараются лизнуть тебя в лицо, а напроказив и перепачкавшись, приходят к тебе, ожидая, что ты их утешишь и почистишь. И все-таки мы любим своих собак. Она погладила его по руке. Это была ее первая невынужденная ласка за все годы их супружеской жизни. – И помни, я всегда сумею понять, что в тридцать пять лет для тебя не все кончено. Но будь осторожнее, выбирай– с кем, ради детей. Не плачь, милый. Я знаю, что ты любишь меня. Он ушел, смиренно и благодарно поцеловав ее. Дорогою ценой куплена эта свобода. Ее охватил жгучий восторг. Да, ее брак был грязной сделкой. Но разве брак может быть иным? Она не хныкала и сдержала слово. А теперь она свободна. Она заработала право распоряжаться собой отныне и навсегда. Она растягивала свое выздоровление, наслаждаясь каждой минутой покоя. Это был ее первый отдых, и она никак не могла с ним расстаться. Она устала бороться с волнами и была рада на время отдаться течению. Ее собственная загубленная жизнь, разбитая жизнь ее брата, ужасы Кейтерема, крысиный яд… зачем терзать и мучить себя из-за того, чего нельзя изменить?
Ведь весна так коротка. Вот запел дрозд, а в траве пестреют крокусы. Неделю за неделей она лежала в своей красивой комнате, читала, спала или просто дышала ароматом ранней желтофиоли, распустившейся под большим окном, выходящим на юг. Потом она стала спускаться в залитый солнцем розарий или садилась на лужайке под старым ливанским кедром, с неожиданным благоговением следя за экстазом брачного танца насекомых, белок и птиц. Как странно, что воспроизведение рода у этих созданий не сочетается с непристойностью; в их похоти нет ничего гнусного. Большая шотландская овчарка, которая лежала возле нее на траве, окруженная веселыми щенятами, была прекрасна, когда играла с ними, прекрасна, когда кормила их и вылизывала. Только мужчины и женщины бывают безобразны. Если бы она была кобылой, белкой, крысой – чем угодно, только не человеком, – она тоже любила бы своих детей. Но даже и теперь… Гарри и Дик бегали вперегонки по лужайке, сталкиваясь друг с другом и пища от радости, как щенята. Это были здоровые, чистенькие детеныши, крепкие, как жеребята. Гарри был очень похож на отца, так похож, что она порой с трудом удерживалась, чтобы не отстраниться от его неожиданного прикосновения. Он был зачат во время медового месяца, а кошмарные воспоминания о тех днях хотя и смягчились с годами, но еще не изгладились. Однако чаще ей было очень приятно присутствие ласкового мальчика, всегда веселого и милого. Не такой красавец, как Дик, он тем не менее был очень хорош, – вероятно, и Генри был таким в его возрасте. Когда Генри был юношей, многие восхищались его красотой, да и теперь, несмотря на некоторую полноту, он все еще был очень недурен собой. Крестница Уолтера, Глэдис, самая младшая в семье, очевидно принадлежала к тому же типу, насколько можно было судить по такой пухленькой крошке. Она ничего не боялась и почти никогда не плакала. Только пятилетний Бобби пошел в мать.
Казалось, в нем не было ничего от Телфордов. Это был застенчивый ребенок с чутким, нервным ртом, очень похожий на деда, и еще больше – на Уолтера. И совсем не похожий на Эльси. Впрочем, Эльси, быть может, вовсе и не Риверс.
"Это ее счастье, – с горечью подумала Беатриса, – Риверсы, несмотря на весь их ум, не приспособлены к жизни. Они слишком близко принимают все к сердцу.
Чересчур тонкокожи —слишком много ученых было в семье". Уолтер – законченный Риверс. Наверное, излишняя чувствительность и толкнула его на этот невозможный брак. Он прирожденный ученый и среди людей, которым его интересы чужды, живет словно в изгнании; как должно было терзать его то, что происходило в Кейтереме! В детстве он так идеализировал маму. Может быть, он попался в ловушку, измученный бесконечным одиночеством? Он так и не объяснил, почему уехал из Лиссабона, и не рассказал ни Беатрисе, ни Генри, что произошло за время его краткого пребывания в Константинополе. Они знали только, что Фанни, дочь провинциального священника, бедная и уже немолодая, служила там у кого-то в гувернантках. – Один бог знает, как ей удалось подцепить парня, – злобно ворчал Генри. Когда он начинал подобные разговоры, Беатриса отмалчивалась. Так ли уж важно, почему произошло несчастье? Оно произошло. Несомненно, и Бобби изуродует свою жизнь, не раздумывая, совершит какое-нибудь донкихотство и станет чьей-то жертвой. Лучше поменьше глядеть на него, поменьше думать о нем и о его будущем… Надо быть разумнее. Эти глупые страхи порождены физической слабостью, и незачем им поддаваться. Все пройдет, когда перестанет кружиться голова, едва сделаешь сотню шагов. Силы постепенно возвращались к ней, и она начала обдумывать свою дальнейшую жизнь. Впервые у нее действительно будет досуг. Хозяйство налажено превосходно, слуги исполнительны, умелы, привязаны к ней и хорошо обучены, так что теперь, когда все дети уже вышли из младенческого возраста, ей придется тратить на дом не больше двух-трех часов в день. Сколько-то времени она будет уделять детям, сколько-то – неизбежным светским обязанностям, сколько-то – Генри, который в затруднениях всегда прибегает к ее помощи; и все-таки она сможет ежедневно проводить два часа в своей комнате, занимаясь серьезным чтением. На них никто не посмеет посягнуть. Она сделает нерушимым законом, что в часы занятий ей нельзя мешать ни под каким видом, разве только кто-нибудь заболеет. Едва лишь доктор разрешил, Уолтер приехал в Бартон, чтобы обсудить с ней и Генри, как распорядиться той частью семейного имущества, на которую Карстейрс не успел наложить лапу. Так как между ними не было никаких разногласий, произвести раздел оказалось очень просто.
Эльси, которая по-прежнему жила в Индии, получила свою скромную долю, когда вышла замуж, но ни Уолтер, ни Беатриса не касались своих денег, оставив их у мистера Уинтропа для матери, на случай крайней
Кроме того, найти хорошую женщину не так-то просто. Скорее всего он женился бы на ком-нибудь вроде Эльси или даже леди Крипс; и что тогда было бы с арендаторами и их детьми? Во всяком случае, раз у них с Генри есть дети, какой смысл гадать о том, что могло бы быть? Остается только принять существующее положение вещей и делать все, что в ее силах. И в конце концов во всем есть свои хорошие стороны. Хорошо, что Уолтер сможет теперь отказаться от профессии, которая ему никогда не нравилась; тем более что неудачная женитьба положила конец его карьере и до конца дней ему суждено было бы оставаться мелким чиновником. Он сказал ей, что собирается продать дом в Кейтереме и купить небольшой коттедж в какой-нибудь уединенной местности. Пожалуй, он найдет утешение в науке, как их отец. Может быть, он займется археологией или попробует закончить огромную сравнительную таблицу языковых форм, работу над которой он начал в Оксфорде и оставил, поступив на дипломатическую службу. Но разве можно сосредоточиться на сложных проблемах среди бесконечных слез и истерических припадков? Генри предложил подарить ему для кабинета обитую войлоком двойную дверь, сквозь которую не проникал бы голос Фанни. А теперь, когда он сам распоряжается своим временем, можно будет иногда найти благовидный предлог, чтобы вызвать его в Бартон, где его любят все взрослые, все дети и все собаки. Это будет для него некоторой передышкой. Несколько месяцев спустя Уолтер написал сестре, что подыскал подходящий дом, который и надеется вскоре купить. Это небольшой каменный коттедж, построенный для ныне умершей эксцентричной затворницы-вдовы в отдаленном уголке большого поместья, расположенного на скалистом побережье северного Корнуэлла. В поместье живет управляющий, а богатая и знатная владелица приезжает в большой дом только на несколько недель во время осенней охоты. Но и тогда этот домик ей не нужен. Он до сих пор пустует, потому что ее поверенному не удалось найти покупателя, принадлежащего к приличному обществу, который согласился бы жить в таком унылом и уединенном месте. Ему наконец удалось убедить свою клиентку, что неприступная аристократичность ее поместья не будет нарушена, если у самой отдаленной его границы поселится ученый из хорошей семьи, бывший дипломат. Судя по всему, в целой Англии трудно было найти более глухое и дикое место. Уолтер писал, что дом, до которого от ближайшего городка приходится ехать семнадцать миль по скверной дороге через вересковую равнину, стоит на вершине крутого утеса, нависающего над морем. Из северных окон видно только безграничное небо, вода и береговые обрывы; из южных – хаос скал, доисторические каменные постройки и открытая всем ветрам вересковая равнина, тянущаяся до зазубренных вершин гряды Браун Уилли. По равнине раскидано несколько мелких молочных ферм. На триста футов ниже дома, скрытая выступом утеса, прячется убогая рыбачья деревушка, грязная, заброшенная и нищая. Во время отлива туда можно добраться по песчаной косе, во время прилива – только на лодке или через утес, по головокружительной тропинке. Уолтера беспокоило лишь одно. Он поставил условием, чтобы в его участок был включен заросший вереском и папоротником бугор, который, по его мнению, скрывал древнее захоронение, а нотариус провел границу прямо до моря, и после этой поправки рыбачий поселок оказался на его земле. Его не смущала небольшая доплата, но он пришел в ужас при мысли, что у него появятся двадцать четыре арендатора, ютящиеся со своими семьями в полуразрушенных лачугах, плата за которые по большей части просрочена. Однако это место так ему нравилось, что даже подобное неудобство его не расхолодило. – Он с ума сошел! – сказал Генри. – Зачем ему селиться на краю света? Я бы легко подыскал ему что-нибудь подходящее поблизости от нас. А эта его жена? Они и так не ладят, а теперь им придется все время быть вместе, словно на необитаемом острове! – Не думаю, – сказала Беатриса. – Фанни неспособна похоронить себя заживо только потому, что он любит камни друидов. Она найдет сотни причин, чтобы почти все время проводить в Лондоне или каком-нибудь другом большом городе и заодно тратить большую часть их дохода; а Уолтер, конечно, с радостью согласится жить впроголодь на картошке с селедкой, лишь бы не видеть ее. – Послушай, моя дорогая, мы не можем этого допустить! Уговори его прежде приехать в Бартон, и мы попробуем образумить его. Он слишком хороший человек, чтобы зря пропадать в такой глуши. Уолтер охотно приехал и, посадив к себе на колени крестницу, вежливо и рассеянно выслушал советы и уговоры зятя. Ничто не могло повлиять на его болезненное стремление уехать от всех, остаться наедине с дикой природой. Окончившийся жалкой неудачей брак и глубоко потрясшее его самоубийство матери что-то сломали в нем: словно раненое животное, он хотел спрятаться и зализывать свои раны. Фанни, хотя она яростно воспротивилась его намерению поселиться в столь неудобной местности, сперва заявила, что не расстанется с ним и там.
Однако после некоторой борьбы, которая оказалась короче, чем он опасался, она согласилась проводить зиму в Бристоле у своей овдовевшей матери, в качестве платной гостьи, поставив непременным условием, что будет навещать его в Корнуэлле каждое лето или по крайней мере каждую осень. Это сохранит ее репутацию в глазах бристольского приличного общества, которое могло бы косо посмотреть на жену, открыто оставленную мужем. «Даже самые чопорные святоши поймут, – объяснила она с горечью, – что когда женатый человек из любви к науке все время живет отшельником в дикой пустыне, жена не может принести в жертву его глупому увлечению свое здоровье и обязанности по отношению к престарелой матери. Не всякий выдержит зиму на Бодминских равнинах». Он признался, что был несколько удивлен легкостью, с которой получил ее согласие на этот компромисс. Впрочем, может быть она стала такой покладистой потому, что надеялась втереться в дом к леди Маунтстюарт. – К счастью, у нас нет детей, – сказал Уолтер, поглаживая золотистую головку Глэдис. Беатриса закусила губу; она не любила плакать. В конце концов им удалось добиться от него обещания, что он каждый год будет подолгу гостить в Бартоне. – И постарайся выбрать для этого время, когда Фанни будет приезжать в Кар… как его там! – Каргвизиан. А время для этого мне придется выбирать так, чтобы иметь возможность поддерживать связь с другими археологами. Над теми же проблемами работают один швед и один француз. Я отложил кое-какие деньги на путешествия, так что иногда смогу их посещать. – И голодать все остальное время? Ну, по крайней мере мы будем знать, что хоть несколько недель в году ты бываешь сыт. – Не беспокойся, Генри, еды у меня хватит.