Снохождение

mso

— Сейчас у неё будет слабость, но потом пройдёт. По крайней мере, должно. Я первый раз вижу, чтобы у не-Ашаи принялся огонь.

— Ой, Миланэ, снова эти фокусы с огнём, — причитала Нараяна.

Дочь Сидны не совсем поняла, почему «фокусы» и почему «снова», но смолчала.

Кайса, похоже, не разгневалась на Миланэ и понимала, что её ученица, проявив свойственное любопытство, сама себе наделала неприятностей. Но хмурилась, не отходила. Подобрав сирну со стола, отложенную ранее, и вогнав её в ножны, Миланэ взяла свой плащ, небрежно уложенный недалеко от входа. Надо было уходить, и не потому, что Миланэ чувствовала себя неудобно и ущемлено (разве что самую малость), а потому, что не знала, как действовать; случай с игнимарой так вообще представился ей чем-то сумасбродно-балаганным. Это были такие обстоятельства, которые не вписывались ни в какие наставления, рамки, правила, и всякое действие предоставлялось само себе — нужно было принимать решения изнутри, только личной волей; собственно, кто-то должен исчезнуть из дома Нараяны: либо она, либо шаманая. Почему шаманая вообще очутилась в доме этой Ашаи — хороший вопрос, но его можно задать потом, потом-потом, а сейчас — уходить. В любой непонятной ситуации — отходи прочь…

— Пожалуй, дальнейшим присутствием я помешаю сиятельной старшей сестре и её друзьям. Прошу простить, но чувствую, что — пора.

Нараяна посмотрела на неё и только кивнула; похоже, она тоже так считала. Потом, словно нехотя, добавила:

— Всё-таки, если сможешь убедить подругу, то приводи снова. Не разозлюсь. Постараюсь помочь.

— Моя благодарность старшей сестре…

— А что касается тебя, так ты сама себе вполне поможешь.

— Спасибо, — зачем-то поблагодарила Миланэ, хотя было особо не за что.

— И я попрошу тебя…

— Я смолчу, — пообещала Миланэ. — Моё слово.

Они уже стояли возле дверей на выход из дому.

— Я рассказала Кайсе о твоей подруге, — вдруг доверительно сообщила Нараяна. — Она любопытствовала, зачем ты пришла. Пришлось вкратце всё поведать.

Миланэ ответила взглядом непонимания.

«И что с того?».

— Кайса глубоко сочувствует, хоть саму проблему называет детской.

— Я бы так не назвала те ужасы, что творятся с Арасси, — поправила Миланэ свой плащ.

— Ачень плоха, — внезапно вмешалась в разговор Кайса, откуда-то из глубин дома. Она вышла к ним; теперь она смотрела именно на дочь Сидны, только на неё, не на Нараяну, как прежде.

— Она имеет в виду то, что осторожность в сновидении — первое, чему учат шамани своих учениц. Твоя Арасси попала в ловушку давно, очень давно, но не было никого, чтобы подсказать. Да, вас могут год учить тому, как вильнуть хвостом, если ты немножко рассержена, но раскрыть простейшие вещи, которые нужны всякой львице духа — нет, это непосильное таинство, это воспрещено, туда даже не смотрят! — внезапно рассердилась сестрина.

Кайса, ранее уложившая свою ослабевшую ученицу на кровать, подошла к Миланэ.

— Вижу тебья, львица сновидений, — начала безо всяких предисловий. — Эта… вот эта… — смело взяла её ладонь и сжала. — Нет, нет! Не гореть. Не сгорай: другим — весела, ай тебе — без проков. Эта надо в последний раз, иначе будешь бессильным. Ходи по снам, так тебе надо. А огней не надо. Так придёшь.

— Куда? — печально, с тёмной иронией спросила Миланэ. — Куда приду, чужая?

— К силе. Ещё некуда пойти львицам духа, — бесконечно уверенный взгляд Кайсы.

— Я — не львица-духа. Я — Ашаи-Китрах, — почему-то сказала Миланэ, в первый раз устыдившись своей касты.

— Не прячься, львица духа. Ты подобна во мне, а я — тебе.

Миланэ повела ушами и открыла первую выходную дверь. Пора и честь знать.

Нараяна последовала за ней.

Миланэ остановилась в холодной прихожей. Собственно, здесь что-то не так. Почему она уходит, именно она, а не Кайса? Непорядок. Здесь ведь дело вовсе не в личностях, а именно в том, что уходит Ашаи-Китрах, а не шаманая, тем более — из обители другой Ашаи. Более того, она на своей земле, земле Сунгов — Норрамарке.

«Я что, сбегаю прочь?», — держалась она за ручку двери.

— Миланэ, что случилось?

— Предложение превосходной ещё в силе?

— Это какое?

— Отужинать вместе.

— А, да, если хочешь. Ты сама заторопилась к выходу, я было подумала… Но вообще — темно-то уже, не иди в темень.

— Если Ваалу-Нараяна будет так добра, то я останусь.

— Чудно. Заходи.

Через миг Миланэ сидела напротив Кайсы за длинным столом. Где-то гремела посудой сестрина. За спиною шаманаи нависал угрожающе-красивый стаамс Айнансгарда. Горели шесть свечек на столе. Миланэ сидела очень строго, как полагается, даже лучше. Кайса чем-то напоминала свободонравную львичку в таверне — совсем откинулась, спёршись на стенную сваю, руки она подняла высоко за голову, сцепив ладони на загривке, лапы длинно протянулись по лаве, а кончик хвоста приютился на бедре. Говорить было не о чем — молчали; и в какой-то момент Кайса медленно провела ладонью от загривка к макушке меж ушами, её необычно длинная шерстка начала сваливаться под сим движением на глаза, образовав некое забавное подобие чёлки, а сама она крайне двусмысленно поглядела на Миланэ и подмигнула с таким лукавством, что Миланэ аж выдохнула.

Нараяна водрузила меж ними грубую кастрюлю, Кайса обратилась к ней на своём языке. Похоже, сказанное удивило сестрину; так сокрушённо покачала головой, пожала плечами, отмахнулась от шаманаи и начала уходить. Кайса звонко засмеялась.

— Что она говорит? — потребовала Миланэ.

— Ай…

— Превосходная! — возмутилась Миланэ. Её безумно раздражало, что она не может до конца понимать чужих слов.

— Она спрашивала у меня, свободного ли ты нрава.

— Свободного нряаава, — улыбаясь, повторила Кайса.

— В каком смысле?

— Она говорит, — раздражённо сказала Нараяна, — что в тебя влюблена какая-то львица, потому спрашивает, свободного ли ты нрава. Нравятся ли тебе львы, нравятся ли львицы, или и те, и другие! Да что за день такой!

Дочь Сидны помотала головой, будто отряхиваясь:

— Какая ещё львица в меня влюблена?

Кайса забавно развела руками, мол, откуда я знаю, и снова сцепила ладони на загривке. Вдруг подошла львёна, что уже совсем отошла от опытов с игнимарой; она молча уселась возле своей наставницы. Тем временем Кайса снова что-то спросила у Нараяны, та довольно жёстко ответила; шаманая рассмеялась и повторила вопрос. Сестрина, поставив перед ними огромную тарелку с жареными рёбрами (львёна голодно накинулась на них, не дожидаясь взрослых), с устало-измученным видом сказала Кайсе:

— Ханжа.

Та подняла палец с когтем, уставила его на Ваалу-Миланэ-Белсарру:

— Цанна, то слово! Ханьжа, ханьжа, — вовсю дурачилась Кайса.

— Так, бросьте свои глупости, дитя вон рядом сидит. Ешьте.

— Я и не бралась за глупости, чтобы их бросать, — ответила Миланэ.

Установилось молчание, и первой приглашение Нараяны приняла шаманая. Она взяла ребро, обмакнула его в кастрюле и вгрызлась. Миланэ тоже положила себе на тарелку, но ни вилки, ни ножа не было; предполагалось есть так.