Снохождение

mso

— Гром и молния, Миланэ, нельзя быть такой падкой на вещи! Это всего лишь вещь! Да, искусно сделанная, красивая. Внушающая, запрещённая, — со смешком сказала Нараяна. — Но не более того.

— Так амулет что, ненастоящий?

— Почему. Очень даже настоящий. Его действительно сделали шамани севера, у них искусство такое. Любят они всякие вещички такие. Но это лишь вещь, памятка, тёплое воспоминание. Сувенирчик, если хочешь. Этот лев-воин, который подарил его тебе — дарил память. Он знает, что на войне имеет значение только щит и меч — вот главные вещи для боя; потому подарил, что мог.

— Тогда зачем львица сказала Вивиане, что амулет убережёт Хайдарра?

Нараяна мелко закачала головой, отрицая.

— Ой-ёй, погоди, ей никто этого не говорил. Это львицы-Сунги, у которых львы ушли на войну, такое навыдумывали. У меня было целых три дисциплары Айнансгарда, одна за другой, не считая всех прочих; всех я пыталась прогнать, но они были столь упёрты, что пришлось раздарить несколько таких амулетов — так оказалось проще. А они ко мне ещё с кучей денег пришли, видано ж такое. Теперь, слыхала, этими амулетами всякие мошенники приторговывают. Думаю, лучше дам настоящее, чем им подсунут фальшь да ещё мешок денег возьмут.

— Откуда у львицы настоящие амулеты?

Но Нараяна явно притворилась, что не услышала вопроса. Немного подумав, она молвила изменившимся тоном:

— Необычный поступок. Ваал воздаст тебе за это. Проделать такой путь, чтобы поймать столь маленький шанс отдать ему оберег, это…

Что «это» — Нараяна не договорила. Она враз начала ходить по дому, будто решив прекратить разговор.

— Пусть львица не смеётся надо мной. Львица во Ваала не верит, — заторопилась за ней Миланэ.

— Вовсе не смеюсь.

— Что мне теперь с ним делать?

— То, что делают с подарками — сбереги.

— А с Хайдарром теперь что будет?

— Видно, сильно ты его любишь.

— Я не могу назвать это любовью. Мы лишь были вместе, всего одну ночь. Скорее, чувство долга… я неравнодушна.

— Раз спали вместе, так тебе будет много легче придти к нему во сне. Думаю, это обрадует его. Приди, порадуй, побеседуй с ним — пусть он вспомнит.

— Ходить к другим душам дано только Вестающим, — с укоризной всезнайки отметила Миланэ, серьёзная.

— Глупости какие, львица духа. Какое тебе дело до того, что кто делает и может? Делай, что хочешь — лишь бы ты могла хотеть!

Где-то громко хлопнула тяжёлая дверь. Звук донесся вовсе не с крыльца, а из дальней комнаты, где горела — если гадать по теням — одинокая свеча. Ваалу-Нараяна вся чудовищно переменилась, и Миланэ впервые увидела в ней нечто схожее на беспокойство, даже страх. Предупредительно насторожилась:

— Незваные гости? — тревожным шёпотом спросила она, не зная, чего ждать от этих краев.

— Пожалуй, пожалуй… — крайне невнятно пробормотала Нараяна, рывком встала и пошла к той комнате, но застыла на полдороге — прямо у картины.

— А что, правда хороша? — её коготь постучал по невзрачной раме.

— Кто? — не поняла Миланэ.

— Картина-то.

— Мда, думаю, очень даже…

— Говорят, добрая картина на стене — окно в иной мир.

— Разве ж стаамс Айнансгарда не в нашем?

— Для меня — да, — задумчиво, даже как-то поэтично ответила сестрина. — В некотором смысле…

Далее Миланэ услышала, как некто топчется лапами, сбивая грязь, часто дышит; более того, чуткие уши услышали совершенно чужую, абсолютно чуждую речь, просто до ужаса. Ни слова не понятно. Уши беспомощны. Кошмар. Катастрофа. На самом деле, всякий и всякая из Сунгов очень редко могут услышать чужую речь, ибо её просто негде услышать. Негде! Дхаарам запрещено общаться на своих языках, если рядом хотя бы один Сунг. Изучение языков, кроме разве что древнего, приравнивается к чудачеству, позволительному лишь богатым бездельникам да учёным. И то, в дебри древнего не стоит заходить, а то мало ли… Ещё чего встретишь в дебрях этих.

Говорила львица, голос у неё был слегка сипловатым, но молодым, уверенным, звенящим; острым, что ли. Нараяна что-то ответила, тоже на чуждой речи, и на несколько мгновений в доме воцарилась тишина.

Миланэ зачем-то встала. Потом села.

В большую комнату, где находилась Миланэ, вошла львица, одетая пугающе странно и непривычно: плечи и грудь укрывала меховая накидка с множеством клыков волка; уши её, не боясь холода, были свободны от всякого убора, лишь было три пера хищной птицы за левых ухом, что покачивались с каждым движением головы; а вот лапы оказались обуты в тёплые меховые кнемиды аж до колен; на шее было два ожерелья, одно большое, второе — маленькое; сильный пояс держал юбку с множеством длинных тесьм длиною чуть ниже колен; и Миланэ отметила, что её пояс очень схож на походные пояса Ашаи. Тёмно-серебряная шерсть, совершенно замечательного окраса, мало виданного Миланэ вообще, оказалась не в пример длиннее, чем у неё, дочери тёплой, ухоженной, многопастбищной, благодатной равнины. Львице составляла компанию львёна, одетая значительно теплее и обычнее для глаза Сунги.

Незнакомая спокойно подошла к Миланэ на расстояние двух рук, потом села на кровать напротив. Миланэ приняла настороженную позу, усевшись прямо и лапу-за-лапу; та же села очень просто, не заботясь, но с таким достоинством, которого не достичь многим воспитанницам Сидны после многих лет обучения. И начала изучать Миланэ взглядом: пытливым, тягучим, цепким.

«Я могу выдержать поединок», — холодно подумала дисциплара Сидны. — «Я могу, я могу, я могу, я всё могу…». Ей казалось, что сейчас всё сестринство Ашаи-Китрах вжилось в ней, и она собою полностью отвечает за него, полностью представляет его, воплотилось в неё — перед кем-то…

Её удивляло то, что Нараяна совершенно самоустранилась, даже не пытаясь представить их друг другу, словно они должны были решить между собою всё сами.

— Кайса, — молвила львица с чужеродным, резким «с», и Миланэ поняла, что ей сообщили имя.

Следовало, безусловно, представиться так: «Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара». Но она поняла, что это будет звучать напыщенно, и даже глупо для чужого уха; это впечатляет Сунгов, но впечатлит ли её?

— Миланэ.

Тем временем подошла Нараяна, куда-то упрятав львёну, и осторожно сказала: