Снохождение

mso

— Что они такое? Как они выглядят?

— Да как угодно! От твоей души зависит. Там, знаешь ли, видишь всё так, как преломляют зеркала твоей души. Да и здесь тоже, — Нараяна постучала ножом по корзине. — Вот есть такие из них, во верхних мирах, что жрут силу сновидящих. Вот увидела Арасси такую в свои шестнадцать лет, да ещё в виде красивого льва. Подошла, доверилась, расслабилась, начала верить всему — а в сновидении ничему нельзя верить до конца. Вот оно и пристало к ней. Потом ещё раз. Потом ещё. Теперь ей вырваться трудно, она нашла лишь один способ — растрачивать силу со львами. Растрачиваешь силу, неважно как: развратом, игнимарой, ещё какими глупостями — сновидить не можешь. Она не поспит с кем-то — и начинает сновидеть, без своей воли! А тут её уже поджидает ужас. Вот и всё.

Наблюдая, как Нараяна продолжает срезать цветки, Миланэ всё порывалась что-то спросить. Но даже не знала, что.

— Это сколько силы надо иметь, чтобы столько лет сохранять добрый дух. Другая бы уже давно с ума сошла. Сильна твоя Арасси, — приговаривала сестрина, простоманерная.

— Она говорила, что ей даже нравится. Свыклась.

— А то. Силу тратить приятно, сила любит искать выхода.

— Почему тогда её топят в сновидении, если это приятно? Хороша приятность, ничего не скажешь.

— Так душа ж не глупа, второе тело не безумно. Оно знает, что с него украли, потому ей видится, что топят. Но если взять слишком много, — сестрина наставила на неё нож, — то можно не выдержать, и утонет она взаправду.

— Как это?

— Умрёт в постели.

Вообще-то, Миланэ плохо воспринимала то, что говорила Нараяна. Ей всё казалось плохим розыгрышем, странностью; хлопнут двери, вернётся Арасси, засмеётся Нараяна, они обе обсядут с двух сторон и начнут убеждать, что решили так пошутить.

Тем более Миланэ вздрогнула от её голоса:

— Потому она ничего не принимает. Вино, нарали, опиум — неважно что — раскрывают и ослабляют душу.

— Но откуда мне знать, что мнение львицы — истина, а слова Арасси — неправда?

— Я не говорила, что мои слова истинны. Львицы духа не должны состраивать себе клетки из мыслей, а потом бодро влезать в них. Всё просто: Арасси думает, что с нею происходит нечто необычное и трудное, но хорошее, да и только. Но мой опыт говорит — она в большой опасности, и погибнет, если не перестанет упрямиться.

— Это не просто упрямство. Ведь, получается, всё, в чем она была уверенна — пыль.

— Потому она и сбежала. Все боятся разрушения своего мира.

Срезав все цветки, Нараяна уверенным движением взяла безвольную Миланэ под руку и усадила на кровать. «Заснуть бы», — вдруг подумала дочь Сидны. Всё вокруг убаюкивало: огни камина, речи Нараяны, всё-всё.

— Вас не учат сновидению, потому что ваши наставницы сами ничего в нём не смыслят. Больше того — не хотят. Вера.

— Превосходная не верит во Ваала?

— А ты?

— Не знаю… Мне иногда кажется, что я не знаю — кто я… Да, помню своё имя, помню, что Ашаи-Китрах, Сидны дисциплара… у порога… Приятия… андарианка…

— Сказать тебе, кто ты?

Миланэ так посмотрела на Нараяну, с такой неизбывной тоской и вечным зовом, что та сразу увлекла за собою прямо к креслу, где прежде сидела Арасси.

— Пошли к огню.

Очень аккуратно, осторожно села Миланэ, словно опасаясь. Нараяна не торопила, а стояла подле и сказала немножко посмотреть на огонь, успокоиться. Впрочем, она и так была спокойна, если состояние опустошенной тревоги можно назвать покоем; Нараяна встала перед нею, но так, чтобы Миланэ могла видеть огонь; она брала её подбородок двумя ладонями, осторожно и нежно, как мать (Арасси она было схватила, как жертву), и так смотрела: наклонит её голову вниз, ещё ниже, потом вверх, вправо, влево, словно читала книгу. Нараяна очень тихо говорила ей смотреть в глаза, а не на огонь, Миланэ повиновалась; глаза старшей сестры то угасали до жуткой черноты, но начинали сиять аловатым светом; никакой простоманерности, никакого простецтва — только бездна взгляда.

— Брось эти игры с огнём, сновидица, — сощурилась сестрина.

— Я не смотрю на него.

— Я об игнимаре. Тебе нужно от неё отказаться, если желаешь сновидеть — а ты желаешь. Тебе больше нельзя тратить силу на такую глупость.

— Но у меня очень хорошая игнимара, как же я…

— Вот именно, вот поэтому у тебя сильная игнимара, ибо имеешь много силы, которой назначено сновидеть.

— Но я же Ашаи-Китрах, как я могу без игнимары? — подняла ладони Миланэ, а потом сжала в кулаки. Что-то очень яростное, сильное вырвалось из её сердца: она оскалилась, и клыки отблёскивали в свете огня.

— Ты ведь не дхаарка духа, не рабыня веры Сунгов, не пленница тех, кто умиляется этим зрелищем и кто уважает его, кто просит этого огня и кто требует, кто падок на жалкие зрелища, экстазы и прочие фокусы. Это показное, это для всех, это для вида, чтобы боялись и уважали. Но не туда ведут тропы львиц духа. Игнимара, по сути — глупость, которой придают значение; глупость, взращённая безумно мощным намерением. С тем же успехом можно учиться всем Ашаи ходить по тончайшему канату или убивать мышей взглядом. Вспомни, сколь больно и долго ты училась этому, но никогда не спрашивала себя — зачем?

— Зачем? — задалась вопросом Миланэ.

Нет, правда — зачем? Это всегда очень весёлый вопрос — зачем? Это вполне забавно — уметь зажигать пламя на ладонях, но…

— Чтобы сиять внешне, сжигая внутреннее. А ты ведь сновидица. Ты можешь скользить по ветвям древа мира, как львята у нас зимой на санках.

Замечание развеселило Миланэ и вернуло хороший настрой. Она засмеялась.

— Ты-то хоть останешься, поужинаешь?

— Почту за честь, превосходная.

— Отлично. Но я так и не услышала, зачем вы ко мне пришли.

— Вот, — показала Миланэ, — прошу.

Нараяна взяла амулет, повертела.

— И что с ним?

Миланэ пересказала сестрине историю амулета. Та слушала сосредоточенно, покачивая вещь на весу.

— Откуда ты приехала? Из Сидны? — в какой-то момент Нараяна устала слушать.

— Нет, из Андарии. У меня вольное время перед Приятием.

— Кровь моя, и ты проделала весь путь, лишь чтобы показать мне эту вещь? — подняла сестрина бровь.

— Да. Может, львица подскажет, что делать?