Снохождение

mso

Миланэ ощутила, как что-то кольнуло в животе. Это очень простое происшествие вдруг вмиг раскрутило полное, неприкрытое осознание: она выпила яд и сейчас умрёт. Во рту вмиг пересохло, сердце ужасающе забилось, от середины груди к голове пошёл жуткий, зудящий жар.

— Мама, зачто мне сделалось? — и её чуть не подкосило от внезапного головокружения.

Сестры Круга с удивлением посмотрели на неё и переглянулись: не ожидали, что сома подкосит Миланэ столь быстро; первая среди равных как раз желала огласить Миланэ, что она имеет небольшое время для любых занятий, разговоров, вопросов.

К ней подошла сестра, и только сейчас Миланэ заметила её яркое отличие — глубоко надрезанное левое ухо с большим, простым серебряным кольцом. Это — древнейший знак «мастериц жизни»: так уважительно называют львиц, что делом судьбы назвали принятие родов, неважно, Ашаи они или нет. Естественно, Круг выбрал именно ту сестру, что больше всех привычна к облегчению страданий самки.

— Ш-ш, не пугайся. Присядь. Разве сома была столь неприятна? — тон её был добрым и благостным. — Ты должна быть отважной, у тебя ведь красная переносица, а это — особый знак, правда?

Миланэ села на краешек ложа, осторожно опёршись ладонями. Потом поглядела на сестру, что пришла помочь; дочь Андарии видела, как серьёзнеет её облик — глаза Миланэ, полные отчаянной мольбы, страха и осознания предрешённости, совершенно поразили сестру.

— Я никогда ничего не боялась.

Она резко встала на ровные лапы и начала ходить вокруг ложа:

— Я хочу, чтобы каждая из сестёр знала: я никогда ничего не боялась. Я не сдамся. Я не сдалась. Судьба хотела, чтобы я пала ниц. Я знаю, что мне суждено.

Сёстры Круга, молчаливые, наблюдали, внимательно слушали. Испытуемая может говорить, говорить многое из того, чего обычно не скажешь. Позволено.

На самом деле Миланэ было безумно страшно; она старалась заговорить свой страх. Но заболтать, спрятать его получалось плохо, Миланэ начало мутить, не столько от сомы, сколько от звенящего, давящего напряжения страха вверху живота. Зоркая сестра-помощница вмиг заметила неладное и сильно сжала ей запястья, потом надавила под подбородком.

— Вдыхай. Выдыхай. Вдыхай. Выдыхай. Так должно быть.

— Не, не должно. Должно иначе, — тихо и сдавленно сказала Миланэ, ощущая давление под челюстью.

— Нет, иначе не бывает. Переживи это, — очень мягко говорила сестра, прекрасно зная, как ученицы в таких случаях ненавидят слово «терпи».

— Мне трудно дышать. Я умираю. Я умру.

Сестра сжала ладонь Миланэ в своей и снова усадила её на ложе.

— Я была честной ученицей. Я недостойна этого, так я не хочу…

Так они сидели несколько мгновений. Плохое самочувствие приходило и уходило волнами. На миг ставало легче, затем — снова кошмар. Сестры Круга, как ни в чём не бывало, отошли в сторонку и завели отвлечённую беседу, окончательно поняв, что сома взяла эту дисциплару крайне быстро и очень крепко.

Миланэ овладела маята: ей хотелось ходить по залу, приложиться лбом в холодной колонне, улечься на пол и кататься, смеяться или плакать. Но железная хватка ладони сестры-помощницы, острый взгляд её глаз не давали; кроме того, она успевала обмахивать её веером и растирать виски, даже брать за мордаху и трясти. Последнее, кстати, помогало лучше всего.

— Пусть львица простит, моей воли… не хватает… у меня ничего не хватает. Я не злюсь ни на кого. Лучше-ка умру Ашаи-Китрах, чем стану безвестной львицей без имени… Я преступница, знаю.

— Дыши. Вдох-выдох. Ты детной ещё не была, тебе туже приходится. Детным легче.

— Покуда львице знамо, что у меня нет детей?.. — туманно улыбается Миланэ, закрыв глаза и качая головой во все стороны; она уже всё, она уже перешла на андарианский диалект — в трудные мгновения мы говорим по-родному.

— За льен могу увидеть. Дай руку, держись.

— Детей никогда не будет. Всё. Дожилась-проигралась.

— Будут-будут. У тебя кровь лёгкая, ты просто разродишься. Двое, львёныш и львёна, сразу двое.

— Лжёшь…

— Дыши, не бойся, — не обратила сестра и малейшего внимания на оскорбление. — Приляг, приляг.

Миланэ покорилась — мир начал плыть-качаться. Волны плохого чувства и страха ставали всё грознее и беспощаднее.

— Наставница пусть убьёт меня…

— Не буду. Сама умрёшь, когда придёт твой час.

— Убей меня сейчас, добрая душа. Сжалуйся, смилуйся… Нет, я не должна так говорить… Ашаи-Китрах не надобна жалость, не нужно презрение. Втай не была бы тут, если бы желала их. Да, да, да.

— Повторяй за мной. Благородны ученицы, и яркая я, ученица. Благородны ученицы, и яркая я, ученица, — сестра-помощница заметила по расстроенному, влажному взгляду Миланэ, что сома направду начала действовать.

Из последних сил дочь Андарии простонала, будто желая в последний раз вонзить когти в трудную гору жизни:

— Благородны ученицы, но ярая я, ученица. Благородны ученицы, но ярая я, ученица. Благородны ученицы, но ярая я, ученица. А потом поеду на Север, и там будут играть мои дети. Мои дети будут играть…

Страдания дисциплары привлекли внимание сестёр Круга; они не стали вмешиваться, но первая среди равных всё-таки подошла, чтобы обозначить участие:

— Что она говорит?

— Метанойя совсем поплыла, — немного удивлённо молвила опытная мастерица жизни, участвовавшая во многих Приятиях.

— А… Быстро что-то.

— Измученная, выстраданная она. Интересно, почему? — задалась мастерица вопросом.

В ответ старшая пожала плечами, мол, всяко бывает.

Тем временем Миланэ начала успокаиваться и утихла на ложе, перестав двигаться; теперь её болтовня совершенно ничего не значила, и даже сестра-помощница не прислушивалась, лишь внимательно следя за её самочувствием.