Снохождение
Шрифт:
К сожалению, эти взгляды живой крови однобоки и забавны, так как мёртвые молчат; либо там слишком худо, либо слишком хорошо, либо там пропадаешь навечно. Конечно не надо исключать снов с умершими родственниками и страйю, но сестринству ведь хорошо известно, что всё это — мелькание ума в горе.
— Всё, что относится к телу — бренно и недолговечно. Всё, что относится к душе — нестройно и изменчиво. Всюду такое, что я не могу понять. И что делать? — спросила Миланэ, сильнее прижав к себе колени.
Так она просидела некоторое время; ей чудилось, что кто-то стучит в дверь, слышались какие-то голоса, и это она вовсе не восприняла за добрый знак. Даже отчётливо послышалось, что её зовут по имени. Поэтому она поднялась и на всякий случай подошла к двери, хотя понятно, что никто в Аумлане шуметь не будет, но услышала только глухо удаляющиеся шаги.
Стало плохо, так плохо, аж до боли в животе и тошноты — так давал знать о себе великий страх. Она поняла, что должна чем-то отвлечься, потому пошла и зажгла свечи, чтобы не сидеть в темноте. Удалось не сразу, так как игнимара не хотела приходить — хозяйка была утомлена и придавлена борьбой, усталостью, тоской. Это немного отвлекло. Миланэ осмотрелась, отряхнула пласис от грязи (ведь сидела на холодном, каменном полу), села как подобает Ашаи, и начала безосмысленно листать Кодекс.
Остановилась. Не потому, что нашла что интересное (всё знакомо), а от внутренней усталости.
Часть вторая, «Сентенции о том, кого собою должна являть во всех смыслах благородная Ашаи-Китрах перед добрыми Сунгами»:
Благородно быть доброй ученицей и славной сестрой, а потому пусть каждая из нас:
хранит верность вере и честь Сунгов, сколь имеет в себе сил;
чтит понимание всех вещей мира да их знание;
не будет беззлобной попусту, но тёплой сердцем к своему великому роду;
не знает страха и не знает упрёка перед ликом любых свершений;
помнит о должной скромности и уместном подчинении, потому что всякая Ашаи есть львица…
И тому подобные наставления для всех и ни для кого.
— Славно, — закрыла Миланэ столь знакомый текст.
Предчувствие всё-таки не молчало. Оно говорило, что как-нибудь будет. Что не может быть никак. Что-нибудь да случится. Не будет небытия. Но она ему не верила: в нас всегда сидит страсть утверждать, что всё хорошо, когда на самом деле всё плохо.
Нет, Ваалу-Амалла так не могла. Её вчистую съела совесть.
После заката она быстрым, нервным шагом прибыла в Аумлан, попросив одного из стражей подвезти её на фирране, чтобы быстрее добраться.
Зная, что кой-чем рискует, тем не менее, Амалла решила, что Миланэ надо обязательно сообщить: всё это — жестокая игра, не более. Оставалось надеяться, что она сохранит тайну, успокоится и пройдёт третье испытание, как подобает. А там будет видно.
Вообще, Амалла сильно пожалела, что в своё время связалась узами дружбы с Леенайни; это давало множество выгод, но лишило одного — спокойного сна. Теперь эти узы уже не дружеские; скорее, зависимость и страх что-то менять. Леенайни, ставшая амарах вследствие череды счастливых случайностей, возомнила многое. Леенайни непременно хотела создать круг преданных ей сестёр, как это сотворили многоопытные амарах Айнансгарда и Криммау-Аммау, но избрала для этого самые изощрённые, странные, иногда — откровенно дурацкие методы. Иные амарах делали круг из любви, преданности, чувства сестринства. Леенайни торопилась и пыталась привязать к себе насильно, положив на кон страх, зависимость. Более того, Леенайни пробовала превратить это в некое подобие ордена внутри сестринства, обозвав круг зависимых и полупреданных ей сестёр «Тайнодействующими»; название глупое и претенциозное, чистая калька с движения Тайнодействующих, что существовало много лет назад и полагало, что Ашаи должны очень активно вмешиваться в дела светской власти Сунгов и, более того, прибирать эту власть в свои руки, а это уже мысль на грани вероборчества. Те, былые Тайнодействующие, тихо-мирно прекратили деятельность, знающие говорят — не без «помощи» Вестающих, которым очень всё это не понравилось.
Конечно, «Тайнодействующие» Ваалу-Леенайни — лишь эпигонство по сравнению с прошлыми. Но Ваалу-Амалла, весьма осведомленная о делах и подводных течениях сестринства, понимала, что рано или поздно Вестающие вмешаются, если амарах Сидны зайдёт слишком далеко.
Сомнений нет: Леенайни хочет, чтобы у неё было, «как у них». Это ясно, как день. Но не выйдет. Вестающие — узкая каста, элита в среде элиты, безумно хитрая, коварная и умная, сплочённая. Вот те действительно влияют на светские дела. Вот они действительно имеют огромную власть в Империи. И когда Ваалу-Амалла недавно догадалась, что Леенайни замахнулась на кусок этой власти, создавая свою нестройную клику из самых разных сестёр — по большинству, ещё вчерашних учениц — то ей стало страшно.
Потому в Аумлан она бежала не столько из альтруизма, сколько из эгоистического побуждения: затушить совесть и как-то отмыться от всего, во что успела вляпаться, пребывая в связи с Леенайни и в её Тайнодействующих, куда попала в своё время наполовину от глупости, наполовину из жадности. Она хотела вернуть себе часть спокойных снов.
На её быстрый шаг среди тёмных коридоров Аумлана выглянула одна из старых служительниц — та самая Манзанни.
— Где Ваалу-Миланэ? В какой башне? — потребовала ответа Амалла.
Манзанни почему-то начала считать на пальцах, а потом указала:
— В левофлигельной, второй по счёту.
— Идём, проводишь.
Та с недоумением последовала за сестриной.
Амалла начала стучаться в покой уединения Миланэ. Звук оказался жалким, дробным, ибо двери огромны.
— Миланэ, отвори дверь! Открой!
— Преподобная, она приняла обет молчания, — вмешалась Манзанни.
— Я знаю.
— Она ничего не скажет.
— Я знаю! Миланэ, открой!
— Это может сорвать испытание.
— Я. Знаю.
Стало понятно, что Миланэ не откроет.
Упорство, достойное восхищения!
— Миланэ, послушай. Это я… — она запнулась, потому что хотела сказать «наставница Амалла», но передумала. — Амалла. Всё будет хорошо. Слышишь? Всё будет хорошо. Я уже… выясняла. Всё обойдется. Не переживай.
Выждала, повременила, глядя на недоумевающую и немного рассерженную Манзанни, которая раньше никогда не видела таких трюков на втором испытании учениц.
— Не отвечай, — чуть погодя, сказала Амалла, хоть никто и не отвечал, — тебе нельзя.