Снохождение

mso

— Пусть лев не беспокоится. Марна ничего не знает. Я уверена — большинство ничего и не заметило.

— Хах, вот преподобная знает, а на ярмарке не была… Не надо утешений. Тридцать лет выступаем, и давно такого не случалось…

«Значит, я беседовала с ним во сне…», — подумала Миланэ, и мурашки пробежали по телу: она-то знала всё; она даже помнила, до мельчайшей детали, словно видела вживую, как выглядит Стимса Ужасная.

— А платьице у Стимсы Ужасной можно расправить так: льву нужно взять немного мыла, немного уксуса, смешать в воде. Намочить тряпку, ею провести по платьицу. В утюг набросать углей, разутюжить осторожно, и будет держаться.

— Преподобная видящая Ваала, это как: Ваал теперь принёс Ашаи дар чтения мыслей? Что-то новое.

Нотар с любопытством взглянул на Миланэ, а потом на мастера.

— Только пусть преподобная больше не читает их, — махнул рукой мастер. — Они глупые, старые. Пусть преподобная читает у молодых, — кивнул он на рядом спящего воина.

Конечно, Миланэ не может читать мысли. Эмпатическое чувство позволяет лишь понять их примерное направление и настрой, но не суть. Следовало как-то нейтрально уйти от темы.

— Прошу меня простить. Я дисциплара, до моего Приятия осталось меньше двух лун, и скоро должна стать сестрой-Ашаи, а посему должна упражняться в дарах духа. Пусть лев найдёт для меня прощение.

— Ничего, ничего, я пошутил… — отмахнулся мастер.

— Уверен, что с такими возможностями сиятельная пройдёт любое испытание, — улыбался нотар, отставив в сторону свои записи. — А могу я стать объектом для упражнений?

— А лев не боится? — спросила у него мать-львица со скромной улыбкой.

Её дочь с любопытством поблескивала глазками, навострив ушки.

— Если только сиятельная не будет раскрывать тайны моих клиентов, — захохотал нотар.

От хохота воин нахмурился, повернулся на другой бок. И тут же захрапел.

— Эм… Да. Чтобы не раскрывать никаких тайн льва, я дам только ему одному понятный знак.

Миланэ подняла перед собой ладонь, сжатую в кулак; лишь мизинец не присоединился к своим братьям и стоял прямо, в гордом одиночестве.

Поначалу нотар нахмурился, махнул рукой в недоумении, а потом просиял.

— Ха-ха-ха, — хлопнул в ладоши два раза. — Вот так штука! Изумительно! Ваал мой, дай смею ли я узнать имя сиятельной Ашаи? За всё это время мы так и не познакомились!

— Меня зовут Ваалу-Миланэ-Белсарра. Хотелось бы приласкать уши именем льва.

— Пусть сиятельная зовёт меня просто Асмаран.

— И что, мысли льва угаданы?

— Почти. Скорее, сиятельная Миланэ напомнила о моей молодости…

И всю дорогу, до первой остановки, нотар болтал без умолку: рассказывал шутки и анекдоты; рассказывал какие-то истории из своей работы, курьёзы и юмор которых были понятны ему одному, но все чинно смеялись; осторожно обсуждал политику, в частности, всерьёз предлагал пересмотреть курс в отношении Кафнского протектората в сторону ужесточения; пробовал обсуждать современную художественную литературу, верно, пытаясь блеснуть скудными знаниями, но как только Миланэ и (неожиданно!) львица-купчиха подхватили тему, то сразу же ловко начал от неё убегать, поняв, что может попасть впросак.

Сначала Миланэ поддерживала разговор, а потом плавно ушла из него. Она хотела как-то осмыслить, понять свой опыт; для неё не составило бы трудности полностью принять внезапное вхождение в сон без контроля и воли, если бы не ужасающее чувство реальности происходящего; даже в самом обычном сновидении, где имеет место полное забытьё, какая-то часть души знает, что всё это — не взаправду, ложь, обман духа. Теперь же было кристально чистое осознание реальности; всё получилось так, будто бы действительно случился скандал, после — произошло убийство, а потом время отпрыгнуло назад, как испуганная серна на охоте.

Но она не могла обдумать это, как следует, ум отказывался служить. Лишь одна догадка, одно последнее намерение осталось у Миланэ.

Оно касалось воина.

На первой остановке, у большого придорожного гостиного дома, все они вышли, чтобы поесть, попить и немного отдохнуть от дороги. Перед этим проснувшийся воин дважды похлопал себя по бокам, осмотрелся по стенам дилижанса.

Миланэ поняла-догадалась, что он ищет:

— Под сиденьем.

— А… Спасибо, — поблагодарил лев, не глядя на неё, и забрал оружие из-под сиденья.

Поев плоховатой бараньей похлебки, попив очень вкусной воды из колодца и прихорошившись возле немаленького зеркала в хозяйской комнате, куда её милостиво впустила толстая хозяйка с извечным полотенцем через пояс, Миланэ отправилась искать воина. Она ожидала увидеть его тут же, в трактирчике, с кружкой пива, но — нет. Нашла недалеко от колодца, под пустым навесом для сена. Воин сидел прямо на большом, старом пне, со снятыми сандалиями, шевелил пальцами лап, расстегнув короткую рубаху и распоясавшись. Жмурясь от послеполуденного солнца, в одной руке он держал длинный стебель люцерны, а во второй — флягу.

— Здравствуй, воин, — Миланэ как была, так и присела возле него на колени, прямо на невысокую траву.

— Красивого дня, видящая Ваала, — удивился он и откинул пыльные сандалии в сторону.

— Почему лев с предубеждением относится к нам, Ашаи-Китрах? — безо всяких вступлений спросила Миланэ.

Он почесал светло-пепельную гриву на груди.

— С чего преподобная взяла?

— Так показалось, — склонила голову, глядя.

— Преподобная решила и на мне поупражняться? — усмехнулся он, облизав зубы.

— Разве воин слыхал разговоры в дилижансе? Воин ведь спал.

— Нет, я так… дремал. У меня вообще со сном в последнее время неважно: спать очень хочу — а не могу.

Она встала и присела с иной стороны; почему-то вспомнилась давнотёмная легенда о дочерях великого правителя Сунгов Аримана, которые наговаривали с двух сторон брату то, как стоит поступать, и как не стоит, и в отместку за послушание сдавались ему на ложе.

— Знаю много средств для хорошего сна.

— Я их тоже знаю. Да пустяки.