Сновидения шамана
Шрифт:
Иногда в темноте мерцали еле заметные огоньки, статических разрядов, шумно потрескивая в тот момент, когда их кнуты голубоватых нитей, касались друг друга. Когда мы упёрлись в вертикальную стену из монументальных, вытесанных кусков ярко красного гранита, Намаах сплюнула, не совсем манерно, для её благородной наружности и слезла с лошади.
– Прибыли, – хмуро заключила она, садясь прямо на землю.
Намах явно покинули силы. Она обречённо опустила плечи, из чего я сделал выводы, уже давно, ещё часов пять назад, что мы примитивно заплутали. Она всё больше и больше не понимала, что вокруг творится, а когда мы упёрлись в гладкую стену высотой ярдов в двадцать, она окончательно сокрушилась в своей практике, всезнающей проводницы. Даже волколак по имени Ратус, идущий за нами, печально завыл, видимо чувствуя её упавшее настроение. Зато Гор встрепенулся, вскидываясь и привычно ложа руки на дробовик за спиной, тогда как по уму, нужно бы ложить руку на меч.
– Ну и славно, – энергично спрыгнул я с Черёмухи. – Тут и заночуем. У меня в животе уже лисы волками выть скоро будут. Вам это точно не понравится. Тут и деревья иссохшие есть. Как раз на костёр сгодятся. Иди черёмуха сюда, я тебя к деревцу привяжу, тут травка свежая.
– Наконец-то, а то я задолбался тут с вами, по местным руинам буерачным скакать, – поддержал меня Гор, не обращая внимания намеренно на плохое настроение нашей спутницы, впадающей в уныние. – Вся задница, уже в блин смялась. Не привычные мои ягодицы, не резиновые, к таким дальним путешествиям, на седле верхом.
– Это тебе ещё повезло, – громко ломая сучья сказал я, сваливая их в одну кучу. – В Грагуркле тебе очень приличное седло нацепили, как дорогому гостю, защитнику и избавителю. Их большая часть сёдел жёсткие, как деревянные доски. Я обратил внимание, когда коняш из подвалов выводили. Так что скажи спасибо. Тебе и меч женский выдали и седло детское. Ты уж не обижайся на них, но что в бёдрах, что в росте, что в теле в целом, мы с тобой на их фоне дети, а точнее крепкие юнцы. То, что над нами не смеялись, лишь вина военных обстоятельств. Так бы давно в мирное время на смех подняли. Слишком мы для них другие человеки. Слишком они сами богатыри. – Я сунул камень-светлячок в наломанные ветви и дождался пока они не вспыхнут, затем осторожно вытащил светящийся белым изумрудом камень обратно и дождавшись пока он за пару секунд потухнет, повесил обратно на шею.
– Да мох с ними, с твердокаменными сёдлами и нравами деревень богатырских. Что это за технология в твоём медальоне заключена? Не верю что магия.
– Да почём я знаю. Нашёл в лесу, в детстве, с тех пор со мной и не подводит.
– Удивительно, – сказал Гор и сучья, вдруг заискрились синими всполохами, но этом, всё и прекратилось.
– Удивительно, что дрова местные не взрываются, как динамит. Лучше тащи толще дрова, я знаю, тебе нравится махать новым мечом. Вот и маши на здоровье во благо нашего дела.
– Сейчас будет.
– Намаах, – позвал я её, как бы ни взначай, обернувшись полубоком, когда мы сидели уже у прилично пылающего костра. – Айда. У меня тут особая заначка меда, с орехами и сухофруктами есть. Специально для такого случая берёг. От самой Грагурклы.
– Да вы два сапога пара, – сказала она, подсаживаясь у костра и кажется ей уже стало лучше, главное не реагировать было на её плохое настроение и не подавать виду, хорошо, что Гор это понял и без лишних слов подыграл.
– Мне, чур, в сотах, – сказал он.
– А чем тебя свежий, в глиняном горшочке не устраивает. В сотах я хотел оставить на завтрак, да и транспортировать удобнее. От горшочков же избавиться можно. Тут вот оставить к примеру.
– Люблю зрелый мёд. К тому же я ем его, в третий раз в жизни в сотах. До этого в деревне ел пару раз. Это у меня теперь любимое сладкое из всех.
– Вот видишь, у тебя уже новые вкусы образуются. Поживёшь ещё с годик и вообще передумаешь, когда-либо возвращаться. Причём не только из-за новых гурманских предпочтений в кухне.
– Да чего ты так его боишься, отпустить обратно Лууч? У тебя задача такая стоит шаманическая?
– Просто я желаю Гору,
– Дай угадаю – добра?
– Желаю того, чего пожелал бы себе. Ну, хорош о грустном. КерукЭде, всегда говорил: «Утро ночи мудренее». Я с ним согласен, кстати. Чего в темноту камни кидать. Как Гор орешки в рот. Утром обстановка станет яснее.
– Всё мальчики. Я наелась. А теперь заканчивайте свою болтовню. И ещё, – сказал она, когда уже укладывалась спать. – Если утром меня кто-нибудь из вас разбудит, без предупреждения получит пикой в глаз.
– Вот тебе и яркий пример матриархата, – тихонько сказал мне Гор. – А ты говорил, что у них корона медная.
– Девушек надо беречь, – так же сбавляя голос, сказал я ему. – Особенно хорошеньких, – я не удержал улыбки. – Особенно проводниц, через земли, на которых пропасть ничего не стоит, – вновь завыл наш волосатый знакомый. – Особенно, если за ними идёт, разъярённый горем волколак, зализывающий на ходу раны.
– Куда идти, куда идти, – сквозь сон, еле слышно пробормотала Намаах и перевернулась на бок.
– Я тоже спать. Не могу сидеть теперь ни в какой позе, – он улёгся на живот. – Кажется, у меня седельное место распухло, как тесто на жаре.
– Это лечится. Спокойной ночи.
– Ага. Скажи это хвосту. Он наверно всю дорогу раны зилизывает и зуб на нас точит. Думает мы его хозяйку, точнее возлюбленную любим не по-дружески, – под его слова вновь завыл хвост. – Во, слышит, значит.
Всю ночь наш хвостатый друг, выл особенно неистово и жалостливо. Будто его там растянули на правиле за все конечности серебряными цепями, в зубы сунули кляп, перцово-луково-чесночный, воткнули осиновый кол в сердце, медленно прожаривая после этого на углях и побивая при этом палицами. Гор, мучимый бессонницей всё порывался вскочить, выхватывая меч и намереваясь отрубить ему башку, да нарезать его на волосатые ремни немедленно, если он не заткнёт свою клыкастую пасть. Благо Намаах спала крепко и не просыпалась, а я насилу уговорами, взывал его к разуму, не обращать внимания и держаться достойно мужчине. В конце концов, Гор заснул. Я и сам, вскоре дослушав все звериные молитвы лунам, провалился в забытие, как поначалу могло показаться, без сновидений. Да ненадолго.
Проснулся я на ясной солнечной поляне, под деревом. Рядом, на берегу у реки гуляла длинногривая красавица, что отправила меня впервые в новый мир, восемнадцать лет назад. Только мне было совсем не двенадцать лет. Я оставался тридцатилетним, рослым мужиком. Она не обращала на меня внимания, а подходить к ней, чтобы верхом вернуться обратно меня не тянуло. Напротив, тянуло пойти в лесок, прогуляться.
Лесок вывел меня к озеру, а от него я, по вяло протоптанными тропами, вышел из леса к дому. Ни одна тропа не изменилась, словно прошло пару часов, а не восемнадцать лет кряду. Вышел к дому, когда-то бывшим моим. При мысли, что там мои родители, меня подергивало, по телу шли мурашки. КерукЭде рассказывал, что они не мои родители, а я вовсе не их сын. Но я ничего не мог поделать с ностальгией, вспоминая, как провёл всё детство из двенадцати полнокровных лет с ними.