Сны над Танаисом
Шрифт:
Мы, пятеро эллинов родом из Танаиса, соберемся ныне за вечерней трапезой. До тех пор, пока мы будем вместе, пока мы будем составлять единый круг родной крови, пока мои сыновья, которым уже выпало жить долго, не поклонятся мне, прощаясь со мной и спеша к своим детям и женам, - в тот час отступят прочь из вечности все несчастья: и гибель родного дома, и смерть любимых людей. Тот час укрепит тоскующую душу и вновь среди сомнений и бед напомнит ей великую истину: мы живы и счастливы всегда, ибо не предали ни родины, ни славы наших предков. Нынешним вечером заполнят вечность тихий смех Невии, детские игры моих сыновей, тепло сильных рук отца и аромат высоких хиосских сосен.
В час нашей трапезы отступит прочь из вечности и утро того рокового дня, когда на пороге нашего дома появился незнакомый римлянин в одеждах императорского посланника.
Хмурое лицо его и одежды были одинакового желтоватого оттенка долгой и пыльной дороги. Как тень, стремительно и безмолвно, скользнул он в наш дом.
Отец принял его. Недолго они пробыли наедине, римлянин произнес несколько слов и исчез.
Прошло еще немного времени, и отец вышел из дома на ступени. Он странно огляделся, будто впервые попал на это место.
Его лицо показалось мне таким же запыленным и усталым, как у посланника. На самом же деле отец был потрясен и бледен, но, увлеченный книгой стоика Хрисимппа, я лишь бросил на него невольный мимолетный взгляд и потому не сразу угадал его чувства.
– Где Эвмар?
– глухо, с трудом произнес отец.
– Где этот великий пророк?
Тогда я поднял глаза, и сердце мое упало. Я понял, что произошло нечто ужасное: губы отца были перекошены так, как не случалось и в мгновения самых тяжелых утрат, по дряблой и омертвевшей щеке его тек из глаза тонкий сплошной ручеек.
– Где твой дружок?
– Отец попытался улыбнуться, и улыбка еще сильнее исказила его черты.
Я похолодел.
– Где ему быть? В степи, вероятно...
– пробормотал я то, что вырвалось само.
– Полгода, - выдавил из себя отец, будто слово это доставляло ему мучительную боль.
– Всего полгода... Что можно успеть? К чему была эта проклятая суета? В нас будут тыкать пальцами и смеяться... Теперь что... Твоему дружку остается выпросить войска в Индии...
– Отец натужно шутил, пытаясь сдержать смятение.
– За год они доберутся до нас. И недельку погостят... Так?
Он присел на ступени, вздохнул - и вдруг, странно дернув плечами, стал заваливаться на бок.
Я кинулся к нему. Он был тяжел, и у меня едва хватило сил удержать его. Я так испугался, что даже не сообразил позвать на помощь. Одна лишь мысль билась в голове: где Эвмар, где Эвмар?..
Черные дни. Они далеки. Но память не властна над ними. Они всегда рядом, как страшные сны последней ночи. Свет дня оттесняет их прочь, но они бьются в душу, мучительные, неотступные тени.
Отца кремировали. Дым тянулся по берегу к морю, поднимаясь над застывшими когортами.
Отца не стало, и Город притих. Притихли даже враги отца. Никто не ожидал столь сокрушительной развязки.
Более всех, казалось, более нашей семьи был потрясен Эвмар. Я всегда видел его сильным. В пору бед и несчастий он становился и крепче, и стройнее, и порой спокойнее, чем обычно... В те черные дни он слонялся около нас безвольной, поникшей тенью.
Время вершит свой закон, и горе сменилось днем и жизнью. Неделю спустя я вновь услышал смех моих малых детей и стал замечать красоту меотийских закатов.
Эвмар тоже пришел в себя, но осунулся и был многословен, как никогда. В его глазах я видел вину и смятение.
– Не мучь себя виной, - сказал я ему однажды.
– Нет ее. Ты не виновен в смерти отца. Вы оба исполняли долг без робости и сомнения. Было бы виной отвернуться от тягот? Города и жить в покое. Смерть же моего отца - не вина - а честь. Значение имеет только мужество... или трусость. Остальное - судьба, а она - как воинская повинность.
– Твой брат сказал мне такие же слова, - безрадостно усмехнулся Эвмар.
– Могу быть вам благодарен за сочувствие. Моя вина - одна, и она родилась вместе со мной.
Душу Эвмара тяготила его сила. "Берегите этого жеребенка, но и сами берегитесь его", - вот что помнил он и что лишало его покоя: какую участь нес он людям и что за плод даст в итоге его сила. Он не находил ответа.
– Когда ты был ребенком, - напомнил я Эвмару, - на вас с матерью напали псы. Твоя сила нужна была, чтобы спасти мать. Ты убивал псов, но ты защищал мать. Это - долг.
Эвмар пожал плечами:
– Вероятно, я мог бы их только отогнать, а не убивать. Или же пересилить себя и переждать еще несколько мгновений, пока торговцы отгонят псов палками. Они уже подбегал" к нам. Но мною завладела злоба.
– Ты смог бы остановить тот сгусток силы, что уже поднимался к горлу?
– спросил я.
– И даже мертвых псов ты ставишь себе в вину?
Эвмар, отведя взгляд, помолчал и ответил:
– Закария предупреждал меня: "Твоя сила послана тебе великим искушением".
– Враг замахнулся мечом, - сказал я ему.
– Один сможет защититься только мечом. Другой - ты - и мечом, и силой. Покаты будешь выбирать между силой и мечом, враг без труда снесет твою голову, способную создавать империи, пророчить великие события и прозревать глубины небесных сфер. Кому нужна твоя покатившаяся в полынь голова, что сможет она без тела? Важна только цель души. Ты спасал свою мать. Лишь это важно. Твой помысел не только оправдал тебя, но и возвысил, и если действительно чистый помысел привел тебя к итогу, который напугал тебя, значит, это был неполный итог; главного же итога ты не прозрел и сам, ибо ты - человек, а не бог... Ты поступил верно. Псам пора было подохнуть. Искушение, посланное тебе богами, - не сила, но сомнение.
Эвмар улыбнулся мне.
– Пожалуй, еще полгода назад я бы сам решился учить тебя такими советами, - были "го слова.
– Какие странные петли свивает судьба.
Но все мои убеждения никак не унимали его душевной муки.
Да, он знал, изначально знал, что римскому гарнизону не суждено долго простоять у Города. Полгода - смехотворно малый срок. Но важно было не столько защитить Город от варваров копьями и мечами римских когорт, сколько пригрозить Пантикапею кулаком Империи.
– Моя вина в том, что я слишком рисковал жизнью твоего отца, - говорил мне Эвмар.
– Да, он сам хотел выбиться в пресбевты. Сам, по своей воле, он впутался во все эти опасные расчеты задолго до нашей общей затеи... Я объяснял ему, что больше года мы римлян не удержим. Но, клянусь Аполлоном, я не толкал твоего отца на заведомо известную мне гибель. У него был выбор. Несчастье могло случиться... но могло и не случиться. На небесах чаши весов были уравновешены. Как ни готовил я его к развязке, скорый уход римлян должен был оказаться для него тяжелым ударом. Моя вина в том, что я позволил твоему отцу остаться с известием наедине... Не успокаивай меня, Аминт. Не будет мне покоя.