Соавторы
Шрифт:
Николай чаще всего звонил сам, но в тот период, когда мы плотно слушали квартиру Богданова, я мог позвонить ему в любой момент, он оставил свой телефон и велел немедленно звонить, как только станет известно, у кого находятся материалы.
Коротков задумчиво почесал висок, обдумывая услышанное.
– Аська, я чего-то не догоняю. Зачем искать Николая, если Погодин нам его сдаст с потрохами?
– Ой, Юрочка, боюсь, что так красиво не получится.
Погодин - опытная крыса, его голыми руками
С чем мы придем к нему? С показаниями Боровенко?
А он знаешь что ответит?
– Угу, - ухмыльнулся Коротков.
– Догадываюсь. Боровенко сами все это затеяли, потому что боятся за судьбу сына. А на него, бедненького, сваливают. Разговоры следов не оставляют. Кстати, наша славная история знает множество примеров, когда следов навалом, а сделать все равно ничего нельзя, потому что адвокаты опытные, а процессуальный кодекс хреновый. Самое главное сейчас - не спугнуть ни Погодина с его компанией, ни этого Николая.
– Ну да, а для этого нужно, чтобы Боровенко сидели дома и отвечали на телефонные звонки невинными голосами. А они у нас в камере сидят, и следователь ни за что не хочет их выпускать. А знаешь, Юр, что самое неприятное?
– Знаю. Доллар падает, а евро растет. И все наши сбережения в долларах постепенно обесцениваются.
– Самое неприятное, Юрик, это если окажется, что убийство Глафиры Митрофановны Лаптевой вообще не из этой оперы.
– Это как же?
– встрепенулся Коротков.
– А вот так же. Боровенко купил у Шарыло ключ и передал Николаю. Это с его слов, проверить пока невозможно. То есть то, что он купил ключ, подтверждает и Шарыло, и это можно считать установленным, по их показаниям и обстоятельства сходятся, и время, и сумма, а вот то, что ключ оказался у Николая, - не факт. Ничем не подтверждается, кроме показаний Боровенко. И через два дня убивают Лаптеву. А вдруг одно с другим не связано? Ключ сам по себе, убийство - само по себе.
– А зачем же тогда ключ покупать?
– возразил Коротков.
– Для чего он нужен? И потом, убийца вошел через черный ход, то есть воспользовался именно этим ключом. Что тебе не нравится?
– Мне, Юр, все не нравится, - Настя поморщилась, словно понюхала протухшую капусту.
– Во-первых, мы не знаем точно, этим ли ключом открыли дверь или другим каким-то. И во-вторых, мы, то есть конкретно я не понимаю, зачем Погодину убивать старую Глафиру Митрофановну. Ну не понимаю я! Не понимаю!!! Каким образом смерть старухи Лаптевой может помочь ему найти материалы?!
Она сорвалась на крик, сама того не заметив, и осеклась только тогда, когда увидела изумленные глаза Короткова.
– Прости, Юрик, - пробормотала она виновато.
– Что-то у меня с нервами… не того…
– Да ладно, проехали. Я ж понимаю, ты не на меня кричишь, а на обстоятельства.
Коротков давно ушел, а Настя все сидела за столом, обхватив голову руками, и думала о том, что ей перестало быть важным, кто убил, для нее на первое место выходит вопрос: почему убил? За что? Неужели это профессиональная деформация, в результате которой притупляется стремление найти и покарать виновного, появляется равнодушие к справедливости, а такое страшное преступление, как убийство, вызывает чисто исследовательский интерес: из-за чего нынче убивают? По каким мотивам?
Нет, это не так, это не может быть так. Просто совпали два преступления, два убийства - Елены Щеткиной и Глафиры Митрофановны Лаптевой, и по обоим преступлениям совершенно неясен мотив. И если по делу Щеткиной есть хотя бы предположения, пусть и бездоказательные пока, то по делу Лаптевой нет вообще ничего.
Кстати, что там происходит по делу Щеткиной? Сделал Чеботаев что-нибудь или манкирует? Где информация про пионерские лагеря? Где последний любовник Щеткиной, который до сих пор не установлен?
Она набрала номер мобильного телефона Андрея.
– Погоди три минуты, я сейчас, - торопливо произнес он в трубку.
– Что - сейчас?
– не поняла она.
– Перезвонишь?
– Да нет, я уже по коридору иду. Мне только к ребятам из разбойного нужно на два слова, и потом сразу к тебе.
Вероятно, два слова превратились в двести, потому что Чеботаев появился только через полчаса. Но Настя, погруженная в размышления, этого не заметила.
– Вот, - он положил перед ней прозрачную папку, - все, что смог. А чего не смог - за то извини.
– А если не выпендриваться?
– предложила она.
– Если так, по-человечески?
– Короче, Сафронов и Щеткина три года подряд были в одном и том же пионерском лагере. Лагерь действительно от Академии наук, расположен на Волге, под Астраханью. Тут ты в точку попала. В папке списки детей за все три года с разбивкой по отрядам. Отдельно - списки вожатых, и отдельно - персонал: воспитатели, ведущие занятия в кружках, педагоги, повара, врачи, медсестры, техники, слесари, электрики и прочая публика.
– А люди? Живые люди?
– нетерпеливо спросила Настя.
– Ты нашел хоть кого-нибудь, кто был в лагере одновременно с Сафроновым и Щеткиной?
– Да не искал я пока, Настя, времени не было. Мне что, на части разорваться? Пока я в архиве этих профсоюзов академических штаны протирал и списки искал, знаешь сколько времени прошло? И сколько преступлений у меня на территории совершено за это время? Вы к себе на Петровку одно дело в неделю берете, себе по вкусу выбираете, а у нас на "земле" что произошло - все наше, берите, что дают.