Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
— Ох, папа, как хочется есть.
У папы сразу нахмурились брови, но сказал все-таки: — Иди приготовь селедочку.
И сам провожает меня на кухню. Сам отпер шкаф и достал селедку и свеклу вареную. У него этой свеклы заготовлено, кажется, на неделю. И даже сварена вся.
Хочу мыть селедку, а от нее запах. И свекла полугнилая, как вчерашняя.
— Ой, папа, да это все гнилое…
Папа не смотрит на меня и говорит наставительно:
— Не гнилое, а приморожено только. Не бросать же теперь. За все деньги плачено.
Ну что же? Не бросать так не бросать. Приготовила, и все сели. От свежего хлеба папа отрезает по ломтику мне и Александру
Конечно, быстро съели. Папа вдруг спрашивает ласково-ласково. Он ведь лишний кусок хлеба дал…
— Ну что, сыта?
Я чуть не подавилась этим вопросом, так стало противно. Если бы могла, вырвала бы у себя из горла съеденный кусок и бросила бы ему обратно. Со злобой говорю ему:
— Нет.
А он не ожидал и посмотрел строго, внимательно. Ничего не сказал. Молча отрезает мне еще кусок и завертывает хлеб — в бумагу. Александру второго куска нет. Мне стыдно перед Александром съесть лишний кусок. Посмотрела на него, а он отвернулся и глядит в окно. Жаль его до слез. Не дотрагиваюсь до своего куска и говорю папе:
— А Шуре?
Александр все еще глядит в окно.
У папы что-то бегает по лицу и не смеет выпроситься на язык. Без слова развернул хлеб и отрезал Александру. Александр, не глядя на хлеб, поспешно взял и ушел на кухню.
Только что он ушел, лицо папы мгновенно изменилось. Он смотрит с какой-то странной укоризной и вместе с тем торжествующе. А у меня лицо злое. Не дождавшись выражения любопытства, вдруг вытаскивает из кармана фунта 11 /2 белого хлеба и показывает мне на него глазами. Потом говорит вслух:
— По карточкам… белый… хороший..
Режет на две части: побольше — себе, поменьше — мне и все смотрит на меня с торжествующей укоризной. А у меня краска заливает щеки. Хочу сказать: «Стыдно, стыдно, ведь сын же он тебе», и сама не знаю, что обезоруживает меня. Ладно, потом я отдам Александру половину от своего куска.
А папа как будто угадал мои мысли:
— Ты сыта сегодня?
— Сыта.
— Так давай, я спрячу. Завтра лучше с чаем съешь.
29 апреля
Первое воскресенье.
Александр у нас остается последний день. С понедельника он уходит на службу и жить у нас не будет.
Папа сегодня ушел с утра. И мне кажется, для того, чтобы я не попросила лишний раз есть. Даже обидно и горько от этого. После обеда к Мите пришел гость — Николай Павлович Яковлев. Я его знаю.
Не вытерпела и зашла к Мите в комнату Ведь Николай Павлович — моя первая любовь. Я любила его два года, пока не встретила Френева.
Господи, как изменился Николай Павлович за эти восемь месяцев! Худой, бледный, глаза красные от малокровия. Голова выбрита совсем гладко. Он мне писал в деревню, что теперь увлекается богоискательством. И голова, наверное, выбрита оттого. А жаль — раньше у него были роскошные волосы И голос роскошный тоже К&к хорошо он песни пел для меня..
Теперь лицо у него спокойное, глаза кроткие. И вообще стал как-то некрасивее.
Обрадовался мне ужасно. Весь просветлел даже. Трясет за руки и заглядывает в глаза:
— Вы, вы приехали… учиться, конечно? Ну, как жили в деревне? Как Сережа?
Он спрашивает, не о Сергее Френеве Николай Павлович Френева не знает. У меня есть еще брат Сережа, он теперь на фронте, Сережа — лучший друг Николая Павловича.
И сейчас же я растаяла от его участливого тона Тороплюсь высказать все И что меня оторвали от ученья, и что я все-таки намерена учиться… Но противный Митюнчик, сияя своей самодовольной, насмешливой улыбкой, хочет срезать меня
Какое уж теперь совместное обучение?! Наверное, вовсю флиртуете с гимназистами?! Записочки пишете?
Я знаю его привычку всегда относиться ко мне пренебрежительно и терпеть не могу его за это Что я, в самом деле, девочка, что ли? Вспыхнула сразу и наскочила на него
— И неправда, и неправда. Может быть, первое время и было, пока не привыкла. А потом учиться все стали А я… я совсем не увлекаюсь мальчишками.
Вижу Митюнчик посмотрел на меня ехидно так и спрашивает:
— А кем же ты, Феюша, увлекаешься?
Митюнчик и не понимает, что я нарочно вызвала этот вопрос. Для того чтобы поддразнить Николая Павловича Ведь не только я любила его два года. Кажется, и он любил меня немножко. Чуть-чуть взглянула на него и нарочно смущенно отвечаю:
— Я… Я — только учителями.
Митюнчик во все горло захохотал.
— Ну, еще чище! Я так и знал! Эх ты, Феюша. Все вы на один покрой шиты.
Николай Павлович тоже чуть-чуть улыбается, и мягко так, хорошо.
— А как же в будущем, Фея Александровна? Думаете учиться?
— О, о, Николай Павлович, обязательно!
И тут Митюнчик съехидничал:
— На словах, Феюша, — да ведь?
— И ничего подобного, вовсе не на словах. Буду, буду, буду.
— Ну а служить-то как?
Служить как? Я и не знаю как, но милый Николай Павлович приходит на помощь. Сложил руки на колени и ласково смотрит на меня.
— И служить, и учиться можно. Чего же тут особенного?
Я всегда волнуюсь, когда Митюнчик донимает меня этим
самодовольным, небрежным тоном. Всегда как-то теряюсь и не знаю, что отвечать. И с досады чуть не плачу Спасибо теперь Николаю Павловичу. Выручил. Кричу Митюнчику прямо в смеющиеся глаза:
— И верно, верно Николай Павлович сказал! Буду служить и учиться.