Собака Баскервилей. Этюд в багровых тонах (сборник)

Дойл Артур Конан

– Смотрите! – воскликнул я.

– Нет, нет, сэр, это просто… просто горит что-то, – заговорил дворецкий. – Уверяю вас, сэр…

– Уберите свечу от окна, Ватсон! – закричал баронет. – Видите, и там погасло! Каков негодяй! Вы и сейчас будете отрицать, что это сигнал? Рассказывайте все немедленно! Кто ваш сообщник? Что вы тут затеваете?

Лицо дворецкого сделалось отрешенно спокойным.

– Это мое дело, а не ваше. Я ничего не скажу.

– В таком случае вы уволены.

– Хорошо, сэр, как скажете.

– Вы покинете мой дом с позором. Черт возьми, как вам не стыдно? Ваши предки прожили с моими под одной крышей более ста лет, а вы что-то замышляете против меня!

– Нет, нет, сэр, не против вас! – раздался женский голос, и в дверях появилась миссис Бэрримор, еще более бледная и напуганная, чем ее муж. Эта дородная женщина в ночной рубашке и шали могла бы показаться смешной, если бы не выражение крайнего волнения у нее на лице.

– Нам придется уйти, Элиза. Все кончено. Можешь собирать вещи, – обратился к супруге Бэрримор.

– О Джон, Джон, все это из-за меня! Это я во всем виновата, сэр Генри… Он делает это по моей просьбе.

– В таком случае рассказывайте вы! Что все это значит?

– На болотах голодает мой брат. Мы не можем допустить, чтобы он умер перед нашей дверью. Мы светим в окно, когда еда для него готова, а он светит в ответ, чтобы показать, куда ее принести.

– Так ваш брат – это…

– Беглый преступник, сэр… Сэлден, каторжник.

– Это правда, сэр, – сказал Бэрримор. – Я же говорил, что это не моя тайна и что я не могу ничего рассказать. Теперь вам известно все, и, как видите, если что-то и замышляется, то не против вас.

Таким образом получили объяснение ночные прогулки по коридору и свет в окне. Мы с сэром Генри смотрели на миссис Бэрримор в полном изумлении. Неужели эта солидная, почтенная дама является родственницей одного из самых знаменитых преступников Англии?

– Да, сэр, моя девичья фамилия – Сэлден, и он – мой младший брат. Знаете, когда он был маленький, мы его постоянно баловали, и когда подрос, ничего ему не запрещали. Поэтому он и стал думать, что весь мир создан для него и он может творить все, что ему хочется. Потом мой брат связался с дурной компанией, и в него словно демон вселился! Он разбил сердце матери и втоптал наше имя в грязь. От преступления к преступлению он опускался все ниже и ниже и только благодаря милости Господа сумел избежать виселицы. Но для меня, сэр, он всегда оставался кудрявым мальчиком, которого я воспитывала, с которым играла, как любая старшая сестра с младшим братом. Поэтому он и сбежал из тюрьмы, сэр. Он же знал, что я живу здесь и не смогу не помочь ему. Когда однажды ночью он явился сюда, грязный и голодный, и за ним по пятам гнались охранники, что нам оставалось делать? Конечно же, мы впустили его в дом, накормили, стали заботиться о нем, но потом приехали вы, сэр, и брат решил, что ему будет безопаснее жить на болотах, пока не утихнет шум и все не уляжется. Вот он до сих пор там и прячется. Раз в две ночи мы светим свечой в окно, чтобы проверить, не ушел ли он, и если видим ответный сигнал, мой муж несет ему хлеб и мясо. Мы надеемся, что он скоро уйдет, но пока он там, мы не можем бросить его. Христом-богом клянусь, это истинная правда. Если вы считаете, что мы в чем-то виноваты, вините не мужа, вините меня, ведь он старается ради меня.

Эти слова были произнесены так искренне, что их правдивость почти не вызывала сомнения.

– Это правда, Бэрримор?

– Да, сэр, истинная правда, все до последнего слова.

– Что ж, я не могу винить вас за то, что вы помогаете жене. Забудьте, что я говорил. Отправляйтесь в свою комнату, оба, мы обсудим это дело завтра утром.

Когда слуги вышли из комнаты, мы снова подошли к окну. Сэр Генри распахнул створки, и нам в лицо ударил прохладный ночной воздух. Вдалеке по-прежнему горела одинокая желтая точка.

– Странно, что он не боится подавать сигналы.

– Очевидно, огонь можно расположить так, что он виден только с этого места.

– Да, пожалуй. Как вы думаете, это далеко от нас?

– Похоже, где-то за скалой с расселиной.

– Значит, не больше двух-трех миль.

– Скорее даже меньше.

– В любом случае это недалеко, раз Бэрримор носит туда еду. И, выходит, там, рядом со свечкой сейчас находится этот каторжник. Черт возьми, Ватсон, я должен поймать его!

Та же мысль пришла в голову и мне. И с нашей стороны здесь не было ничего подлого, ведь, во-первых, мы не воспользовались доверием Бэрриморов, поскольку они не хотели раскрывать свою тайну, мы их заставили все рассказать, и, во-вторых, человек, который прятался на болоте, представлял настоящую опасность для общества. Этот отъявленный негодяй не заслуживал ни жалости, ни прощения. Мы бы выполнили свой долг, если бы смогли отправить Сэлдена туда, где он уже никому не смог бы навредить. Если мы не воспользуемся подвернувшимся случаем схватить его, могут пострадать другие люди. Например, наши соседи, Стэплтоны, совершенно беззащитны, и он запросто может напасть на них в любую минуту. Очевидно, об этом подумал и сэр Генри, поэтому и рвался в бой.

– Я пойду с вами, – твердо сказал я.

– Тогда берите револьвер и обувайтесь. Чем раньше мы выйдем, тем лучше, ведь этот парень может потушить у себя огонь и залечь в какую-нибудь дыру так, что мы его не найдем.

Уже через пять минут мы вышли из дома и побежали по темной, обсаженной кустами аллее под тоскливые стоны осеннего ветра и тихий шорох опадающих листьев. В ночном воздухе стоял густой запах сырости и разложения. То и дело выглядывала луна, но лишь на секунды, потому что все небо было в тяжелых тучах, и когда мы вышли к болоту, начал срываться дождь. Преступник все еще подавал условный сигнал.

– А вы вооружились? – спросил я.

– У меня охотничий хлыст.

– Говорят, это отчаянный малый, так что брать его нужно быстро, чтобы он не успел понять что к чему и не начал сопротивляться.

– А интересно, Ватсон, – на ходу бросил баронет, – что бы на это сказал Холмс? Как насчет ночных часов, когда мир оказывается во власти темных сил?

И словно в ответ на его слова над погруженными во мрак болотами разнесся тот самый странный звук, который я уже однажды слышал, стоя у большой Гримпенской трясины. Ветер донес до нас сначала долгий густой рев, потом нарастающий вой и в конце печальный стон, который постепенно смолк. Потом звук повторился еще раз, и еще. Казалось, что этот ужасный, пронзительный, дикий, зловещий звук уже доносится отовсюду. Баронет вцепился мне в руку, его лицо покрылось смертельной бледностью.

– Господи, что это такое, Ватсон?

– Не знаю. Такой звук издают болота. Я его однажды уже слышал.

Наконец рев прекратился, над болотами повисла тишина. Не решаясь двинуться с места, мы вслушивались в ночь, но больше никаких звуков не было.

– Ватсон, – слабым голосом проговорил баронет, – это была собака.

Кровь застыла у меня в жилах, ибо по тому, как задрожал голос моего спутника, я понял, что его охватил жуткий страх.

– Что они говорят про этот звук? – непонятно спросил он.

– Кто?

– Фермеры, живущие на болотах.

– А! Но это же невежественные люди. Какая разница, что они там говорят.

– Скажите, Ватсон, что они говорят?

Я заколебался, но так и не придумал, как уйти от ответа на прямой вопрос.

– Они считают, что так воет собака Баскервилей.

Сэр Генри застонал и на время замолчал.

– Так значит, все-таки собака, – наконец снова заговорил он. – Но ведь звук шел откуда-то издалека, с расстояния в несколько миль, наверное.