Соблазн в шелках
Шрифт:
– Мы собираемся пройтись под парусами, – смущенно сказала Аннушка. – Ты могла бы присоединиться, если захочешь, хотя папа считает, что тебе лучше не выходить на солнце, если у тебя болит голова.
– Он прав. Думаю, мне лучше полежать.
– Он просил передать, что заказал столик в ресторане на 8.30. Я сегодня не смогу поужинать с ним, – засмущавшись, добавила она. – Ну, ты понимаешь… после всего…
Клодия понимала, что надо бы сказать ей что-нибудь глубокомысленное и серьезное, но это могло бы смутить девушку. К тому же в голове
– Ужинать с ним – не такое уж страшное наказание, – сказала она с вымученной шутливостью. – Мне случалось ужинать и в худшей компании.
Губы Аннушки тронула смущенная улыбка.
– Мне теперь неловко перед тобой. Я ведь действительно думала сначала, что ты в него влюбилась.
– Только этого не хватало! Я все еще грущу по своему бывшему приятелю, австралийцу. Он уехал пять месяцев назад, и с тех пор я чувствую себя овдовевшей.
Аннушка, смутившись еще сильнее, сказала:
– Я, пожалуй, пойду. Папа ждет меня. Надеюсь, тебе скоро станет легче.
Когда она ушла, Клодия приняла две таблетки парацетамола и легла, укрывшись покрывалом.
– Было бы неплохо, если бы он сам принес лекарство.
– Так тебе и надо, не будешь вести себя, как безмозглая злючка. На что ты вообще жалуешься? Радуйся, что он хоть как-то позаботился о тебе.
– Он не хочет, чтобы я поехала с ними на прогулку под парусами. Он не хочет, чтобы я была «третьим лишним».
– Разве можно его за это осуждать? Ты бы на его месте захотела присутствия «третьего лишнего»?
Смахнув слезу, Клодия свернулась клубочком, моля Бога, чтобы парацетамол скорее подействовал.
Но боль не проходила. Когда она проснулась через полтора часа, молотобойцы все еще были за работой, хотя ударяли молоточками с меньшей энергией, как будто некоторые из них, выпив за обедом, оставили работу и решили вздремнуть.
Чувствуя себя вялой, или, как сказала бы мать, «квелой», Клодия заставила себя спуститься в бассейн.
Проплыв несколько раз от борта до борта, она почувствовала улучшение. Но вместе с облегчением пришли отнюдь не радостные мысли.
– Я сослужила свою службу, и мне пора уйти со сцены. За Аннушкой больше не нужно присматривать. Мне не следовало бы даже ужинать вместе с ними сегодня. Надо под каким-нибудь благовидным предлогом отказаться и позволить им побыть вдвоем. К тому же мне очень больно сидеть там целый вечер, притворяясь абсолютно равнодушной к нему. Зачем я вообще солгала Аннушке, что между нами ничего нет? Зачем рассказала ей про Адама?
– Сама знаешь зачем. Не могла же ты сказать: «По правде говоря, я от него без ума, и, когда ты уехала с Сэмми, мы провели страстную ночь в постели».
– А вдруг Аннушка перескажет ему все, что я рассказала ей об Адаме? Не надо обладать богатым воображением, чтобы догадаться, к какому умозаключению может прийти мужчина, выстроив простейшую логическую цепочку: а) она все
– В таком случае скажи ему, что солгала.
– Как я могу это сделать, если он первый не заведет об этом разговор? Он подумает, что я только и жду, когда он поманит меня пальцем в укромный уголок.
Все это было так сложно, что молотобойцы в голове снова принялись за свою работу.
Чуть не плача, Клодия вышла из бассейна в самом мрачном расположении духа.
Действуй по обстоятельствам. Если он хоть чуть-чуть намекнет относительно «когда мы вернемся домой», то, ради Бога, не погуби все, проявив излишнее нетерпение. И, ради Бога, не делай все наоборот и не веди себя так, как будто тебе это абсолютно безразлично.
Все мысли о том, чтобы под благовидным предлогом уйти, оставив их вдвоем, улетучились из ее головы, как только они вечером пришли в ресторан.
Теперь, когда утренние драматические события остались позади, им было необходимо присутствие третьего лица. Они уже отвыкли от непринужденного общения друг с другом, и Аннушке было трудно сразу перейти от враждебного молчания к сердечности и лучезарным улыбкам.
Незаметно наблюдая за Аннушкой через стол, Клодия почувствовала в ней внутреннюю борьбу. Ей отчаянно хотелось быть хорошей, но мешала естественная подростковая застенчивость. Клодия особенно остро ощутила сейчас, как тонок лед, по которому они идут на сближение друг с другом. Его ничего не стоило сломать. Одна незначительная размолвка может сразу же отбросить их на исходные позиции.
Гай являл собой образец терпения и обращался с дочерью с присущей ему деликатностью. Он не смущал ее бьющей через край отцовской любовью, не принуждал к разговору.
– Как прошла прогулка под парусами? – поинтересовалась Клодия.
– Неплохо, – ответил он. – Немного мешал ветер в четыре балла, но из Аннушки получился неплохой член судовой команды.
– Я оказалась безнадежной тупицей, – ответила та, засмущавшись. – Я совсем не разбираюсь во всех этих гиках и румпелях.
– Я тоже поначалу путался.
– И не понимаю, почему моряки не могут говорить на нормальном человеческом языке, – продолжала Аннушка. – Почему надо говорить «ложимся на другой галс», вместо того чтобы сказать просто «мы поворачиваем»?
Но она сказала это без своего обычного капризного недовольства.
– Понятия не имею, почему, – ответил Гай, – но помню, как задавал своему отцу такой же вопрос, когда он впервые взял меня с собой в море.
– Что он ответил? – спросила Аннушка.
– Он велел не задавать глупых вопросов и не совать голову, куда не следует, пока ее не раскололо гиком, – усмехнувшись, ответил Гай.