Соблазнение Минотавра
Шрифт:
Когда танец кончился, его поклон был прощанием, таким же бесповоротным, как его желание.
В полной растерянности и недоумении, она ждала.
Он снова начал петь и играть на барабане, но теперь не преподносил свое пение лично ей, как это делал прежде.
Но она знала: он ведь хотел ее. Тогда зачем, зачем он сам все разрушает?
Ее охватило такое беспокойство, что она была готова остановить барабаны, прервать танцы. Но она сдержала свой порыв, чувствуя, что это еще больше отдалит его. Такова была его гордость. Такова была присущая ему
Музыка смолкла. Он подошел к ее столику, присел рядом. Он улыбнулся, но улыбка смешалась с гримасой боли.
— Я знаю, — сказал он, — знаю.
— Знаешь?
— Я знаю. Но это невозможно, — сказал он как можно мягче. Но тут же волна гнева захлестнула его, и он добавил: — Для меня существует либо всё, либо ничего. У меня уже был такой опыт… Женщина, похожая на тебя. Желание. Да, это желание. Но желаешь ты не меня. Ты не знаешь меня. Твое желание связано не со мной. А с моей расой, с той чувственной силой, которой мы обладаем.
Он схватил ее за запястья и наклонился ближе к ее лицу:
— Это разрушает меня. Повсюду только желание. А стоит его удовлетворить, как сразу происходит отступление. Потому что я африканец. Что ты знаешь обо мне? Что я пою и стучу на барабане? И что ты хочешь меня? Но я не игрушка для развлечений. Я математик, композитор, писатель. — Он посмотрел на нее сурово. Не будь его губы такими полными, они бы сейчас сжались от гнева. Но глаза, глаза сверкали. — Ты ведь не поедешь со мной на «Ile Joyeuse», не станешь моей женой, не родишь мне черных детей и не будешь терпеливо ухаживать за моей негритянской бабушкой!
Сабина ответила ему с такой же горячностью, отбросив с лица волосы и понизив голос так, что он зазвучал как оскорбление:
— Я скажу тебе только одно: если бы дело было в том, что ты сказал, то все это я уже имела, и это меня не удержало, этого мне было недостаточно. Все было потрясающе, но меня это не удержало. Ты все разрушаешь своей горечью. Ты рассержен, обижен…
— Да, это так. Я был… обижен женщиной, похожей на тебя. Когда ты вошла, я подумал, что это она.
— Меня зовут Сабина.
— Я не доверяю тебе, я не доверяю тебе ни капельки.
Но когда она встала, чтобы потанцевать с ним, он раскрыл объятия, и она положила голову ему на плечо. Он посмотрел на ее лицо: на нем не осталось ни следа горечи и гнева.
Мастерская Мамбо находилась в Пэтчен-плэйс, в каком-то тупике. Вход туда был наполовину закрыт железным ограждением, точно это был вход в тюрьму. И все дома там были на одно лицо, что усиливало впечатление того, что перед вами учреждение, в котором любое проявление своеобразия личности будет считаться эксцентричностью и симптомом разложения.
Сабина ненавидела эту улицу, всегда считала ее ловушкой. Она была уверена, что Детектор Лжи видел, как она вошла, и будет ждать ее у ворот, когда она выйдет. Ведь ему было бы несложно вычислить, кто живет в этих домах, к кому она пришла, из какого дома вышла утром.
Она представила себе, как он ходит вдоль домов, читая имена на почтовых ящиках: Э. Э. Каммингс, Джуна Барнс, Мамбо из Ночного клуба Мамбо, — имена, которые хорошо известны всем.
Детектор Лжи вполне мог видеть, как она вы ходит на рассвете из дома, со спутанными волосами, не подымая глаз, кутаясь в плащ.
Любая другая улица, но только не эта!
Однажды в начале лета она проснулась, внезапно почувствовав какое-то болезненное нервное напряжение. Все окна были распахнуты. Время было предрассветное, раннее. Маленькая улочка была погружена в тишину. Она прислушалась к шелесту листвы на деревьях. Потом завопила кошка. Что же разбудило ее? Опасность? Может быть, Алан ждет ее у ворот?
Она отчетливо услышала женский голос:
— Бетти, Бетти!
И другой голос сонно ответил:
— Ну что тебе?
— Бетти! Тут какой-то тип прячется в дверном проеме. Я видела, как он туда крадется.
— Ну и что… А я тут при чем? Это же просто какой-то пьянчужка не может добраться до дому.
— Нет, Бетти. Он поспешил спрятаться, когда я высунулась из окна. Скажи-ка Тому. Пусть пойдет и посмотрит. А то страшно!
— Да что ты как маленькая, право! Ложись спать. Том вчера работал допоздна, не могу его будить. Да и вообще, как этот человек сможет войти? Разве только ты сама ему откроешь.
— Но утром мне надо идти на работу. А вдруг он будет там? Разбуди Тома!
— Ложись спать!
Сабину начало трясти. Она была совершенно уверена в том, что этот человек — Алан. Алан поджидает ее внизу, караулит, когда она выйдет. Для нее это означало бы конец света. Алан был средоточием ее жизни. Все прочие моменты — моменты ее жара — были лишь снами, несущественными, исчезающими так же быстро, как появились. И если бы Алан теперь отверг Сабину, она бы погибла. Ведь она существовала лишь постольку, поскольку существовала для Алана. Для нее признаться себе: «Алан выгнал меня» было равнозначно признанию: «Алан меня убил».
Эта ночь была полна особенно чудесными ласками, подобными разноцветным языкам пламени роскошного фейерверка, похожими на сполохи взрывающихся внутри тела солнц и неонов, на летящие к эпицентрам наслаждения кометы, вспыхивающие звезды все пронизывающих радостей. И даже если бы она сказала: «Я останусь здесь и буду жить с Мамбо вечно», ее слова отражали бы лишь чувства детей, кидающихся под золотой дождь фейерверка, который длится всего мгновение и посыпает их головы пеплом.
Перед ее глазами вставали два образа: во-первых, вызывающий в ней резкую боль образ рыдающего Алана, каким она видела его, когда ему сообщили о смерти отца, и, во-вторых, образ разгневанного Алана, каким она никогда его прежде не видела, но знала, что он мог гневаться на других, и этот образ был столь же непереносим для нее, действовал на нее так же убийственно.